12-летняя дочь Веры Брежневой поразила пользователей сети своим селфи
- Главная страница
- Звезды
- Новости
05.
01.2022 13:01
Откровенное декольте и яркий макияж.
Instagram @ververa Вера Брежнева с дочерьми Сарой и Софией
На днях младшая дочь Веры Брежневой, 12-летняя Сара, поразила фанатов «взрослым» селфи.
Девочка выложила в Stories свое отображение в зеркале. На снимке она выглядит значительно старше своего возраста: откровенное декольте, броский макияж с черными стрелками и яркой помадой.
Instagram @sswlvix Сара Киперман
Смелый образ юной Сары вызвал неоднозначные отклики подписчиков. Одним показалось, что девочка выглядит несколько вызывающе: «Мир сошел с ума»; «Ей же всего 12 лет?!»; «Да уж… детство, детство».
Другие остались в восторге: «Мамина девочка»; «Красавица»; «Похожа на Веру», – прокомментировали поклонники.
Instagram @ververa Вера Брежнева с дочерью Сарой
Дочь 39-летней экс-солистки группы «ВИА Гра» в декабре отметила свое 12-летие. Вера Брежнева очень трогательно поздравила девочку с днем рождения в своем Instagram-аккаунте.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
Публикация от Vera Brezhneva (@ververa)
«12! День рождения нашей любимой девочки – наш большой праздник!», – подписала звездная мама подборку фотографий и видео со своей дочерью.
Известно, что Сара сейчас активно развивает свою диджейскую карьеру, называет себя DJ Sarah и делится на новой личной странице в социальной сети своими первыми успехами.
Instagram @sswlvix Сара Киперман
Напомним, Вера Брежнева – счастливая мама двух дочерей, 21-летней Софии и 12-летней Сары. В 2015 года певица вышла замуж за продюсера группы «ВИА Гра», композитора Константина Меладзе. Супруги нередко признавались, что мечтают о совместном ребенке.
Младшая дочь Веры Брежневой Сара растет похожей на Меладзе: показательное фото
Горячая тема для обсуждения
2 декабря, 15:33
Читати українською
В Сети бурно дискутируют о внешности подросшей Сары Киперман — дочки певицы Веры Брежневой
Как передает Politeka.net, в Инстаграм опубликовано фото 10-летней девочки и ее звездной матери — обе голубоглазые блондинки.
«Вера Брежнева со своей младшей доченькой! Очень похожи?», — спрашивает автор поста у публики.
Та не заставила себя долго ждать с ответом. Удивительно, но многие посчитали, что взрослеющая Сара становится все больше похожей на мужа Брежневой Константина Меладзе и его родственников, в частности, сестру Лиану.
Хотя отцом девочки является бизнесмен Михаил Киперман, за которого Брежнева вышла замуж в 2006 году. Киперман тогда принял ее старшую дочку Соню и дал ей свою фамилию. В 2009-м у пары родилась Сара. Меладзе же женился на Вере в 2015-м.
«Совершенно чужие, ничего похожего»
Популярные статьи сейчас
Ситуация критическая: как правильно пользоваться электроэнергией после обстрелов, обнародован график
Цены рухнули, но это еще не предел: сколько будет стоить картофель и другие овощи в ноябре
Контрнаступление ВСУ замедлилось: стала известна настоящая причина
Кума Дзидзьо Цибульская жестко высказалась об украинцах, которые «качают права» в Европе: «Быстро даю…»
Куда «исчезли» «Байрактары» и почему о них больше ничего не слышно: появился неожидаанный ответ
Показать еще
«Михаил Киперман очень даже симпатичный мужчина 👍 а дочка точно не от него, такая страхоткина»
«Ну реально не похожа на Кипермана 😂 а похожа на сестру Меладзе, и на дочек Меладзе, вот это поворот 😂»
«У мамы нос оригинал, дочка другая совсем» — «у мамы нос подпилен»
«Кстати младшая дочка похожа на сестру Меладзе и на дочку Меладзе, хотя она Киперман дочка считается, все таки Костик замужнюю Верочку.
.. 😂»
«Уши очень похоже»
«Все галушки,не удались….а если еще и в маму пойдут….ой ой ой»
«Сара похожа на своего отца Кипермана»
«Красивее мамы будет 🔥»
Ранее мы сообщали, Сара, видимо, решила брать пример с сестрички и мамы и также завела аккаунт в соцсети. В настоящее время у девочки в Инстаграм чуть более 8 тысяч фолловеров. Она с удовольствием делится с подписчиками самыми разными фото: селфи, снимками с путешествий, кадрами с мамой и подругами.
Напомним, что безбашенная Брежнева в прозрачном наряде раскрыла «душу», кадры соблазна: «Будто снова 25!».
Как сообщала Politeka, Брежнева пустилась во все тяжкие без Меладзе и засмущала шаловливой позой на диване: «Господи, какая же…».
Автор: Евгения Симоненко
Теги: Вера Брежнева певица Константин Меладзе дочь
Популярные новости
Кондратюк впомнил о зарубах с истеричкой Соседовым: «Он просто фанат Советского союза.
..»«Иди, не будь трусом»: россиянка заставила мужа воевать в Украине, где он стал «двухсотым» в первый же день
Освобожденная из плена рф украинка рассказала о пережитом: «Падали в обморок, потому что…»
«Разочарование граничит со страхом»: Путин в отчаянии сделал свою последнюю ставку
Цены рухнули, но это еще не предел: сколько будет стоить картофель и другие овощи в ноябре
«Абсолютно реалистичный»: озвучен сценарий нападения Китая на россию
Колаборантка вышла встречать СБУ в желто-голубом свитере: кем оказалась предательница
Контрнаступление ВСУ замедлилось: стала известна настоящая причина
«Не смогут убежать»: оккупанты оказались в ловушке, Резников сообщил о третьем этапе войны
Безработных украинцев возьмут в «Армию восстановления»: сколько будут платить
«Помощь от Израиля подъехала?»: загадочно убиты иранцы, отвечавшие за поставку дронов-камикадзе россии
«Если у вас нет света…»: Клопотенко из «Мастер Шеф» поделился важным советом
Раздадут бесплатно: тысячам украинцам помогут пережить зиму, что надо знать
Кума Дзидзьо Цибульская жестко высказалась об украинцах, которые «качают права» в Европе: «Быстро даю.
..»Оккупанты ударили по Днепру: среди погибших беременная женщина, первые подробности
«Сегодня мир стал намного темнее»: трагедия унесла жизнь знаменитого актера
«Как же это красиво»: «Холостяк» Макацария прижался к молоденькой жене прямо на прогулке, фото
«Я здесь не нужен»: боксер покинул Украину и сделал заявление
Куда «исчезли» «Байрактары» и почему о них больше ничего не слышно: появился неожидаанный ответ
Вырос у приемных родителей и ему не 70 лет: известный журналист рассказал, что может скрывать Путин
23 октября, 18:24
Полякова посмеялась над россиянами, что недавно пытались «закрыть» ей рот: «То зюськи вам!»
«Слезы горя и гордости»: Вакарчук вышел на «стеклянный» мост после ракетного удара и сказал, почему он устоял
Святослав Вакарчук, который после полномасштабного военного вторжения рф в Украину поддерживает украинских бойцов, устраивая мини-концерты в горячих точках и на передовой, появился на месте ракетного обстрела 10 октября.
13 октября, 13:58
Читать дальше
Молодое поколение Брежневых – семнадцать моментов советской истории
Можно предположить, что по крайней мере советские нувориши были счастливы за высокими заборами, которые они построили, чтобы отделить себя от «простых» людей. Русская поговорка гласит, что «в каждой избе есть свои игрушки», и дворцы номенклатуры не испытывали недостатка в дорогих игрушках. Но где же было их счастье? В их семьях?
Самые большие горести Леонида Ильича были вызваны его ближайшими родственниками. Мы знаем многих других политических боссов, дети которых стали позорным знаком на всю жизнь, но дочери Леонида, Галине, не было равных. В конце концов она превратилась в открытую рану, которую увидел весь мир. Из нескольких его заявлений я знаю, что в старости Леонид ничего не чувствовал, кроме печали по дочери и раздражения ее поведением. Только когда он вспомнил Галину маленькой девочкой, пухленькой, розовой и смешной, нежное чувство еще слабо зашевелилось в его сердце.
В перестроечный период, после смерти Леонида, машинки жадных до сенсаций журналистов бешено застрекотали сюжеты, в которых она занимала видное место — не зря, конечно. Ее разгульный образ жизни способствовал полной дискредитации Леонида Брежнева как отца и политического деятеля. Все началось много лет назад.
Сердечный приступ у Леонида случился через несколько лет после первого брака Галины, в 1950-х годах, союза, который он так и не принял. Ее муж Евгений Милаев был всего на четыре года моложе отца и работал в цирке с восемнадцати лет. В 1950 лет он и его партнеры разработали уникальный номер с участием канатоходцев на двойной лестнице, который побил мировые рекорды и принес славу его создателям. В 1951 году он был в Кишиневе, столице Молдавии, с передвижным шоу, и именно там он встретил и женился на Галине.
Отцу не нравился возраст Милаева и его род занятий. Когда Леонид был первым секретарем молдавской партии, по дороге на работу он заглядывал к дочери домой.
Находя Галину еще в постели, он насмехался над ней, держа над ее головой длинный шест и приговаривая: «Вот фигня!» В ответ она сердито швырнула в него подушкой.
Как и большинство советских граждан, Леонид с подозрением относился к миру искусства вообще и к миру исполнительского искусства в частности. Он чувствовал, что кочевое, бессистемное существование Евгения окажет разрушительное воздействие на юную Галину, которая уже казалась несколько неуравновешенной. Он думал о другом будущем своей дочери, надеясь, что после университета она выйдет замуж в его собственном мире. У него были друзья, чьи сыновья — военные специалисты и подающие надежды политические карьеристы — могли бы стать для нее прекрасными мужьями, думал он. Ее шансы найти более подходящего молодого человека были неплохими: она была неплохой наружности и не лишена ума.
Избраннику Галины Леонид предпочел бы почти любого молодого человека. Говорил брату: «Яша, лучше бы она вышла замуж за какого-нибудь молодого тракториста.
Что она находит в этом Милаеве?
Появлялось все меньше и меньше. Через несколько лет супружеской жизни Галине стало скучно, и она снова начала «вилять хвостом», как выразился отец. Милаев безумно ревновал и старался брать ее с собой всякий раз, когда уезжал на гастроли. Однажды они оба приехали в Магнитогорск. Среди участников труппы были Зоя и Сергей Наумовы, два старых друга моей матери, и они заглянули к нам домой.
В конце концов Милаев из-за ревности разбил все осколки в любимой коллекции хрусталя Галины, а затем в первый и последний раз опробовал кулаки на ее лице. Она побежала в дом своего отца за защитой; ее первый брак продлился восемь лет.
После этого Галина сохранила дружеские отношения с бывшим мужем и многими другими артистами цирка и продолжала ходить в цирк, Леонид же практически перестал ходить в цирк, убежденный, что это погубило его дочь. Вера в это, по крайней мере, дала ему фокус для его ненависти и разочарования.
В конце 70-х Милаев стал директором цирка на Ленинских горах в Москве.
Когда я водила туда своих детей, как часто делала, он радушно встречал меня у дверей или посылал кого-нибудь, чтобы убедиться, что нам удобно. Он всегда находил время поболтать, как бы ни был занят.
Галина тем временем изучала журналистику и начала работать в этой сфере. В начале 60-х она работала редактором отдела Агентства печати «Новости», который занимался новостями из Советского Союза.
Обычные журналисты не имели шансов быть принятыми на работу в ННА; соединения были ключом. Не то чтобы хорошие журналисты рвались туда работать: главным требованием было умение следовать линии партии, сколько бы это ни требовало искажений; инициатива и талант не имели значения.
Из года в год я наблюдал, как Леонид истощался в проигрышной битве со своими детьми. Он говорил о своей дочери: «У нее внутри какой-то демон. Она словно проклятие, насланное на меня».
До конфликта с Викторией Петровной отец часто гостил у Леонида на даче, ночевал там. Он наблюдал, как Леонид пытался приучить свою недавно разведенную дочь к давно назревшей дисциплине, то придираясь, то уговаривая ее, но все безрезультатно.
«Однажды ночью она пришла домой пьяная, похожая на то, что притащила кошка», — сказал мне отец. «Леня не спал, пока она не пришла домой, и чуть не упал замертво, когда увидел ее. На следующее утро он начал ругать ее за завтраком. Это было похоже на разговор со стеной. Она взяла свою тарелку и выбежала из столовой. Я видел слезы в глазах Леонида. Впереди у него был полный рабочий день. Вот до чего довела его семья.
«Вся его семья относилась ко мне, родному брату Леонида, как к никем. Господи, каким цирком с тремя аренами была его семейная жизнь! Как ему удалось все это пережить? Вначале Леонид попросил меня вмешаться. Ругая Галину, он часто говорил мне: «Яша, что ж ты ей хоть что-нибудь скажи; ты ведь ей дядя!» Тогда эта нахальная Галка оборачивалась ко мне и говорила: «Ты только попробуй!» и выходила из комнаты…»
У Виктории и ее дочери часто бывали безобразные, истерические ссоры, заканчивавшиеся оба они обращаются к Леониду за утешением и поддержкой. Он тоже чуть не расплакался, когда это случилось, и пытался свалить свою ношу на брата: «Чем я заслужил это наказание, Яша? Я всю жизнь работаю как мул.
Я никогда не трачу время на то, чтобы наслаждаться жизнью. Я хотел сделать лучше для всех вокруг меня, но я всегда приносил больше вреда, чем пользы. С тех пор, как Галина была маленькой девочкой, я позволял ей иметь все, что ее душе угодно, но никогда не принимал участия в ее воспитании. Что касается Виктории, то у нее на уме только деньги; ты знаешь что.»
Иногда Леонид уходил один в свой кабинет – и плакал. Вернувшись из поездки на дачу своего брата в конце 60-х, мой отец сказал: «Я пошел в кабинет Леонида за зажигалкой. На мой стук в дверь не ответили, поэтому я решил, что внутри никого нет, и вошел. Леонид сидел один за своим столом, глаза у него были красные. Я спросил его, не болен ли он. Он был очень далеко. Он немного отстранился и сказал: «Все, что кого-то интересует, — это мое здоровье. Никому нет дела до того, что происходит с моей душой“» 9.0003
В семьях отца и дяди воспитание детей и внуков твердо было в руках жен и бабушек. Леонид Ильич, проведший всю свою сознательную жизнь на руководящих должностях, часто возвращался домой за полночь.
Он видел приступы детей эпизодически. Однажды, когда мы с отцом были в кабинете Леонида, разговор зашел о теме, близкой сердцу обоих мужчин: их детей и внуков. Мой дядя, имея в виду свою жену и дочь, сказал: «Что еще нужно этим головокружительным бабам? Они схватили все, на что только могли наложить свои грязные лапы. Они оба такие широкие, что едва могут протиснуться в дверь, но они еще не удовлетворены. Сам виноват, конечно. Вместо того, чтобы бегать от собрания к собранию, я должен был присматривать за своими детьми — тогда у меня была бы спокойная старость, которую я ждал бы с нетерпением. Я их практически не видел. Когда я приходил домой с работы, они уже спали. Я заглядывала в детскую и гладила их по щеке. На следующее утро возле дома ждала машина, и я поехал! Всю свою жизнь я куда-то бежал».
Малоизвестная деталь биографии Леонида — у него был третий ребенок, родившийся в конце 1950-х то ли в Молдавии, то ли в Казахстане. Когда мальчик, которого Яков Ильич увидел в четыре года, подрос, ему помог могучий отец, и он переехал в Москву.
Там он «хулиганил», как выразился мой отец, и жизнь его не ладилась. Виктория Петровна знала о внебрачном сыне своего мужа, но мой отец был единственным, от кого я когда-либо слышал о нем.
Юрий Чурбанов, второй муж Галины, был молодым милиционером. Они поженились 19 апреля.71 год, и вскоре он совершил головокружительный скачок в своей карьере. После свадьбы все вздохнули с облегчением. его второй зять вполне пришелся Леониду по душе. Я сам был несколько шокирован, из-за плохой репутации милиционеров среди порядочных людей в нашей стране. Русские называли их «мусор».
Долгое время роман между Галиной и Юрием был предметом обстоятельных дискуссий. Красивый, высокий и прямой, в мундире, он произвел на Брежневых благоприятное впечатление. Вот, думали они, сильный характер. Даже мой отец возлагал на него большие надежды, говоря: «Наконец-то на сцене появился настоящий мужчина. Он приведет ее в порядок!» Моя тетя Вера, женщина бесхитростная и неприхотливая, была в откровенном восторге от нового мужа Галины.
Рассказы о приключениях племянницы угнетали ее, и она не раз ругала ее.
Галина не была полным монстром, не чертовой кошкой, которую иногда изображают в прессе. Она могла быть доброй в своей снисходительной манере. Она была темпераментной, но быстро прощала. Она была хорошо образована и, как и ее отец, очень предана друзьям. В своих кругах ее очень любили. Она была ласковой и, как считалось, знала кое-что о сексе. И она уделяла внимание Юрию.
Пока он не встретил Галину, его жизнь была унылой. Он ничем не был выдающимся: молодой человек, любивший спорт, его жена и сын Миша. Когда он встретил дочь генсека, все изменилось. Перед ним стоял выбор: либо стабильное, вполне предсказуемое и будничное существование с семьей, либо жизнь, полная событий, славы, лести и роскоши, рядом с обеспеченной, неустроенной и избалованной женщиной. Друзья посоветовали ему выбрать второе: «Тебе повезло один раз; второго шанса никогда не будет. Юрий Чурбанов вдруг почувствовал себя особенным, предназначенным судьбой для счастья. Он решил развестись с женой и жениться на Галине.
Они использовали большую новую роскошную квартиру, которую им быстро предоставили, чтобы потворствовать своей общей страсти: вечеринкам с обилием выпивки. Сначала они были вполне счастливы.
Одной из близких подруг Галины была Светлана, жена Николая Щелокова, начальника МВД, руководившего милицией. В обмен на его раболепную лояльность Леонид Брежнев вытащил Щелокова из Днепропетровска, привез его в Москву и дал ему возможность подняться до поста министра. Его жена безмерно любила бриллианты и меха, как и Галина.
Глядя, как номенклатурных жен везут на черных автомобилях на какое-то предположительно важное собрание, я вспомнил, что один историк написал о царском дворе в конце XVIII века: «Роскошь и расточительность аристократии росли, носили чрезвычайно богатые меховые шубы». При советском дворе номенклатурные жены оценивали друг друга по качеству и количеству пальто, а количество и цена мехов служили показателем социального статуса, а не простого богатства. Они создали определенную иерархию: Галина была «первой дамой», Светлана — второй, а какая-то актриса занимала третье место в силу того, что она была любовницей Григория Романова, секретаря Ленинградского обкома партии.
Чурбанов быстро поднялся в министерстве, имея тестя, который был генеральным секретарем, и жену, которая была близкой подругой жены его начальника. Он получал повышение за повышением, становясь последовательно полковником, генерал-майором, генерал-лейтенантом и генерал-полковником. На это, как и на многое другое, у отца было свое довольно любопытное объяснение: «Наш Леонид всегда увлекался голубями, даже в детстве. По совету Галки Юрий привез ему самых красивых голубей, каких только можно найти во всей стране. Каждый раз, когда одна из этих птиц какает, наш Юрий Чурбанов получает новую звезду на мундире!» К 19К 80 годам он дослужился до помощника Щелокова, чуть ли не второго начальника милиции в стране.
Давний друг Леонида Костя Грушевой, сам генерал-лейтенант и начальник политуправления Московского военного округа, возмутился: «Я пролил свою кровь за это звание.
А теперь, Леня, ты пошел и вручил этому шпану, который ни разу в жизни не выстрелил, тот же чин на блюдечке с голубой каемочкой. Вам не стыдно? Сам ты к концу войны был всего лишь генерал-майором! Он настаивал на том, что ничего хорошего из этого повышения не выйдет.
По его словам, в компании зятя Леониду почему-то стало не по себе. Он возлагал на Чурбанова большие надежды, ожидая, что он наведет порядок в жизни Галины. На какое-то время она действительно успокоилась: увлечение новым мужем занимало ее несколько лет. Но в конечном итоге ее муж оказался таким же безвольным, как и члены семьи мужского пола, на которых он женился.
Вначале он страстно искал своего тестя. По вечерам на даче, пока Галина спорила с матерью, он заходил в кабинет Леонида поговорить. Но Леонид не реагировал на эти заигрывания с большим энтузиазмом. В этом красивом молодом авантюристе он увидел самого себя в молодости, как будто смотрел в зеркало путешествия во времени.
В конце 70-х я был на вечеринке, устроенной женой Брежнева, чего почти никогда не делал, и был там, когда Галина пришла с мужем.
Мужчин пригласили прийти позже, после предварительного «девичника», и присутствие Юрия Галина объяснила тем, что вечером они собирались пойти на очередной сбор. Как всегда, она была одета диковинно, в легком ажурном платье, сквозь которое виднелась ее уже обвисшая плоть. На ногах у нее были сандалии с золотой отделкой, которые могли принадлежать жене римского патриция, по крайней мере, в воображении какого-нибудь сумасшедшего дизайнера. На ее пальцах было ослепительное количество колец.
Галина немного выпила перед приходом мужчин. Когда ее брат Юрий зашел с какими-то друзьями-мужчинами, Галина еще больше оживилась и начала кутаться в одного мужчину за другим. В тот вечер Чурбанов почему-то не пил. Он сидел в стороне и выглядел мрачным. Когда Галина, подпрыгивая, как маленькая девочка, подошла к нему, покачивая бедрами и свисая с шеи какого-то мужчины, он схватил ее сзади за талию и резко потянул на стул: «Ты никогда не присядешь?» — сердито сказал он, его лицо побагровело. Вскоре они ушли вместе.
Было очевидно, что их брак начал портиться.
В пьяном виде Галина любила гарцевать, резвиться и смеяться — все, лишь бы быть в центре внимания. Мой отец буквально трясся от досады при виде ее. После одного из их многочисленных споров он сказал мне, что я не считаю эту дуру своей племянницей!»
Рассказал мне Яков Ильич и о традиционных русских поминках по своему деверю, мужу Веры, Жоре Гречкину. Чтобы Вера Ильинична не упала в обморок, за ней стояла медсестра, периодически давая ей нюхательную соль.
Появилась Галина, одетая для ночной прогулки по городу и накрашенная уличной проституткой. Однако это было не более чем то, что люди привыкли ожидать от нее.
На пальце у Веры было кольцо с бриллиантом, подарок на годовщину свадьбы от покойного мужа. Галина, которая годами присматривалась к нему, села рядом с вдовой, сняла кольцо и примерила его. — Тетя Вера, — сказала она, — дайте мне. Я обожал его так долго».
Вера потеряла дар речи. Отец, сидевший рядом, отвел племянницу в сторону: «Галька, ты не в своем уме.
Это подарок Гречкина!»
Галина невозмутимо сказала: «Ну что ж, теперь он умер, а тетка моя старуха; зачем ей кольцо? Она не произнесла ни слова соболезнования.
В трилогии моего дяди есть такой отрывок: «В декабре 1947 года в стране была проведена денежная реформа, и нашлись лица, которые… заранее знали курсы валют и спешили положить свои деньги на сберегательные счета… Я настоял, чтобы этих людей исключить из партии». Штраф – исключение из партии, подумал я, читая это. Но как быть с уголовным преследованием?
В 1981 году Галине сообщили о грядущем повышении розничных цен на золото и Ювелирные изделия, и она использовала это знание в корыстных целях: за день до повышения она появилась со Светланой Щелоковой в крупнейшем ювелирном магазине московского Арбата. округ. Там они заключили сделку с директором магазина: сначала скупили все самые крупные предметы, а потом на следующее утро хладнокровно вернули драгоценности на склад, продав их по новой цене. Это было вопиющим нарушением советского законодательства.
Семен Цвигун, близкий друг Леонида, муж одной из двоюродных сестер Виктории Петровны и заместитель председателя КГБ, пошел по горячим следам своенравной дочери генсека. Когда скрывать уже не было смысла, Цвигун нанес Леониду визит. Лежа на кушетке в своем кабинете, Брежнев внимательно слушал, как друг рассказывал ему о шалости в ювелирном магазине и спрашивал, что делать с Галиной.
Сказав: «Наказать ее по всей строгости закона», Леонид отвернулся к стене и заплакал. Но к уголовной ответственности Галину так и не привлекли.
Вскоре Цвигун застрелился. В тот день отец сказал мне: «Я, может быть, и дядя, но я первый проголосую за то, чтобы отправить эту суку в Бутырки. Я видел ее некоторое время назад. Она была похожа на торговку рыбой: остекленевшие глаза, опухший рот и задница больше, чем у ее матери. Черт с ней, даже если она доктор наук! Все горе, которое она перенесла моему брату…»
Когда мой отец говорил в таком духе, я просто молча слушал. Была ли Галина единственной причиной печалей моего дяди?
Сын Леонида, Юрий, начинал свою трудовую деятельность скромно в сфере металлургии.
Два года после окончания Днепропетровского металлургического института, в 1955 году, работал мастером трубопрокатного цеха на заводе Либкнехта в том же городе. Затем он переехал в Москву с молодой женой и поступил во Всесоюзную академию внешней торговли, где специализировался на скандинавских странах и выучил английский и шведский языки.
За спиной академии Юрий вскоре был назначен главным инженером и начальником отдела Советского торгового бюро в Швеции, а с 19С 66 по 1970 год он был заместителем директора этого бюро. Он ничем не отличился, но в марте 1979 года был назначен первым заместителем министра внешней торговли, должность, известная как золотая жила.
Взяточничество было широко распространено в министерстве. Средством обмена был не рубль, коньяк или духи, а твердая валюта и электронная техника. Из Швеции прибыли контейнеры с видеомагнитофонами. Большая редкость в России конца 70-х, они стоили пятнадцать-двадцать тысяч рублей — почти столько же, сколько «Волга» в хорошем состоянии.
Поездки за границу были особым источником дохода для типичных представителей номенклатуры, которые вместо того, чтобы заниматься бизнесом, для которого их посылали за границу, рыскали по дискаунтерам в поисках мелкого ширпотреба, всегда дефицитного в Советском Союзе. . Скупали все, что попадалось: сигареты, зажигалки, сувениры, носовые платки, бумажные салфетки…
Каждый, кто ездил за границу, знал фарцовщика, который забирал товар, а деньги оставлял — очень осторожно, конечно. Вы никогда не увидите, чтобы сын или внук генсека продавал магнитофон в переулке или бродил по одному из комиссионных магазинов, где легально скупались бывшие в употреблении товары. У жен были свои покупатели, которые брали платья, косметику, носки, сумки и фирменные диафрагмы. Конечными потребителями обычно были высококлассные проститутки, которые могли вложить тысячу рублей в жакет Christian Dior или пятьсот в юбку.
Ни для кого не секрет, что торговые соглашения, составленные чиновниками Министерства внешней торговли, в том числе Юрием Брежневым, практически не защищали Советский Союз.
Контракты на поставку второсортных товаров масштабировались взятками, подарками, деловыми и личными одолжениями, включая оргии, разрушавшие не только личную репутацию, но и престиж всей советской власти. обеды, заключали сделки, позволяющие иностранным компаниям сбрасывать советским массам товары, которые считались непригодными для Запада. Год за годом Юрий Брежнев приобретал технику с недостающими деталями и изделиями, которые давно гнили или ржавели на складах. Да, масло и мясо нам продавали по заниженным ценам, т. е. после истечения срока годности. И такие сделки приветствовались как выгодные для Советского Союза. Отношение было какое-то надменное «пусть едят прогорклое масло».
Подписав постыдные контракты, дипломаты вернулись домой, привезя свою добычу на корабле, самолете или поезде. Взятки, хотя и не очень большие по западным меркам, принесли радость многим женам и детям и приличную прибыль торговцам черным рынком.
Дипломатическая работа считалась синекурой еще в первые годы существования Советского государства, когда в торговых органах стала складываться нездоровая атмосфера интриг, кумовства и взяточничества.
Многие неквалифицированные, неграмотные люди, не разбирающиеся ни в экономике, ни в торговле, устроились на работу в советскую торговлю и допустили грубые ошибки. В одном известном случае контракт на покупку оловянных кос, настолько слабых, что ребенок мог согнуть их пополам, был подписан в обмен на взятку и улыбку.
Я не знаю ни одного случая, чтобы советский торговый чиновник был наказан за сделку, в результате которой были потеряны государственные деньги. Такая безнаказанность дала зеленый свет. Честь и совесть для этих чиновников были балластом, который нужно было отбросить. Их единственной заботой было продолжать совершать поездки за границу.
Юрий Брежнев не был злым человеком, но у него были общие для всех Брежневых слабости. Как и мой отец, он страдал алкоголизмом и безуспешно лечился от него. К его чести, он всегда старался поддерживать приличный вид и не напивался до беспамятства, по крайней мере, публично.
С женой Людмилой Владимировной, или Люсей, как ее звали в семье, он познакомился на последнем курсе института.
Курносая блондинка с нежно-розовой кожей и едва заметными бровями и ресницами была довольно хорошенькой. У них было двое детей: Леонид, названный в честь деда, но похожий на мать, и Андрей, чем-то похожий на генсека.
Брежневы почему-то никогда не считали Люсю «достаточно хорошей» для Юрия. Даже мой отец, обычно сторонившийся сплетен, считал, что Люся его «заманила». Если уж на то пошло, русские семьи редко бывают счастливы с невестой сына. Если она сделана из чистейшего золота, в ней все равно найдут изъяны.
Хотя на свадьбе Юрия простыня не выставлялась на всеобщее обозрение, девственность в то время все же ценилась. Ходили слухи, что Люся на свадьбе напоила Юрия мертвецки, чтобы он не заметил ее бесчестия. Родственники Брежнева годами пересказывали эту историю; за ее спиной говорили: «Люся действительно нашла в Юрии дурака». Я нашел эти инсинуации безвкусными и прервал бы их.
Люся была образцовой женой и матерью, насколько я мог судить. Она строила свою жизнь вокруг дома и семьи, избегая интриг, столь важных для других придворных жен.
Конечно, ее положение совершенно отличалось от положения простых советских женщин: у нее не было необходимости работать вне дома, и недостатка в деньгах не было. Одежду и обувь она покупала в кремлевском магазине или за границей, уж точно не стояла в очереди по два часа в «Детский мир» за обувью для сыновей. Леонид тоже выручил их и пригласил внуков на лето в Крым. А поскольку Юрий привозил из Скандинавии все, что мог, Люся, купаясь в изобилии, вскоре потеряла связь с реальной жизнью.
Родители Люси, как и большинство родственников Леонида Ильича, в полной мере использовали свое неожиданное счастье. Мать, Антонина Петровна, давняя жительница Днепропетровска, часто приезжала в Москву в гости. Твердая и дальновидная деловая женщина, она использовала каждую поездку для получения прибыли. В 60-х, когда итальянские плащи (русские любили называть их болонскими плащами) были в моде, Антонина скупила большие запасы, чтобы перепродать их дома по завышенным ценам. Она также привезла нейлоновые рубашки, «рубашки Брежнева», как называли их клиенты.
Наряду с иномарками и валютой Юрий Брежнев увлекался коллекционированием фарфоровых собачек. Друзья, знакомые и прихлебатели часто приносили ему новые вещи. Даже Леонид Ильич купил сыну фарфоровых собачек.
Во время андроповской антикоррупционной кампании, последовавшей за смертью моего дяди, Юрия Брежнева так и не тронули, хотя покатились головы многим другим номенклатурным деятелям. Только во время президентства Горбачева, когда в отношении семьи Брежнева была проведена специальная комиссия, его наконец отправили на пенсию.
Источник: Люба Брежнева, Мир, который я оставил: кусочки прошлого (Нью-Йорк: Random House, 1995), стр. 346-358.
Октябрьское дитя: год, когда я покинул Советский Союз
Автор в детстве. Фотография предоставлена Алексом Хальберштадтом
Когда мне было четыре года, самолет Боинг с красивой полосой цвета морской волны доставил Джеральда Форда в портовый город Дальнего Востока Владивосток. Он приехал туда, чтобы встретиться с советским лидером Леонидом Брежневым и обсудить тонкости договора о контроле над вооружениями под названием 9.
0139 СОЛЬ II . До приезда Форда городской партийный босс превратил центр Владивостока в чистую, свежевыкрашенную съемочную площадку. Пьяных и бомжей сгоняли на автобусах и вывозили за черту города на «лечение».
Переговоры проходили в санатории соседнего поселка Океанская. Партбосс решил, что дорога от санатория до Владивостока — маршрут, по которому кортеж Брежнева и Форда проедет с экскурсией, — будет отражением возрождения города. За считанные дни полиция выгнала семьи, жившие в хижинах и навесах вдоль дороги, и сожгла их дома. Бригады рабочих спилили несколько сотен самых высоких и прямых елей Приморья, привезли их из окрестных лесов и воткнули вертикально вдоль дороги в свежеснесенные бульдозерами снежные заносы. Это была вариация освященной веками традиции. Некоторые историки утверждают, что, когда во время визита императрицы Екатерины в Крым в 1787 году фельдмаршал Потемкин окаймлял пустынные берега Днепра полыми, искусно расписанными фасадами, он сделал это не для выгоды Екатерины, а для того, чтобы произвести впечатление на иностранных эмиссаров в ее путешествии.
В России внешность всегда имела большее значение, чем реальность, и, судя по внешности, мы жили в социалистической Аркадии, ради строительства которой жертвовали собой наши дедушки и бабушки. Вот как я думал о нашей стране даже после того, как мы покинули ее. Это убеждение внушали чуть ли не с рождения мультфильмы и раскраски, «воспитатели» детского сада, которые учили нас, что «Генеральный секретарь — лучший друг детей», а точнее, наши учителя. Мои мать и отец относились к моему патриотизму с иронией, но знали, что лучше не противоречить ему, чтобы я не повторял их частные шутки и комментарии в классе.
Насколько я мог видеть, Великая Октябрьская социалистическая революция стерла века классовой борьбы и неравенства, Великая Отечественная война была выиграна, а Большой террор был отвергнут Никитой Хрущевым и законсервирован Брежневым. Осталось ли сделать что-то великое? Советская экономика была второй по величине после США. В 1974 году средний советский рабочий зарабатывал столько же, сколько американец в начале 1920-х годов, и жил на душевой площади в восемьдесят два квадратных фута, что в три раза меньше, чем у его американского коллеги.
Нигде эта новая роскошь не была так заметна, как по телевизору. Непрекращающийся показ документальных фильмов о градостроительстве в Болгарии, мюзиклов сталинской эпохи и драм о Второй мировой войне постепенно перерастал в новогоднюю трансляцию, ритуал после еды почти в каждом советском доме, разноцветные огни и мишура на новогодних елках становятся ярче. Знаменитости на экране. Эти программы напоминали вручение наград для пожилых людей. Партноменклатура в черных костюмах и галстуках — галстуки-бабочки были отвергнуты как буржуазные десятки лет назад — и их жены сидели за круглыми столами, покорно аплодируя отечественным звездам песни и экрана.
Красота расцвела вокруг нас в Москве. Далеко внизу улицы, стены станций метро и колоннады восхищали меня бронзовыми рельефными фигурами фермеров и сварщиков. Я попросил бабушку Тамару сводить меня в парк ВДНХ, посмотреть монументальную скульптуру Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Я знал его как вращающийся центр логотипа «Мосфильма», предшествовавшего «Трактористам» и другим любимым фильмам; Мне показалось, что я уловил что-то бесспорно эротическое в том, как крепко сложенный рабочий и пышногрудая крестьянка держат серп и молот так близко друг к другу. Дома я листал книжки с картинками памятников.
Для меня ничто не сравнится с «Родиной-матью» в Волгограде, ранее известном как Сталинград, месте одних из самых кровопролитных боев Великой Отечественной войны. Восемьдесят пять метров, это была одна из самых высоких статуй в мире, фигура женщины, вонзившей меч в воздух и шагающей по пространству подстриженной травы с выражением воинственного экстаза.
Я тоже смотрел на интерьеры пекарен и мебельных магазинов, безликие комнаты, от потолка до пола оштукатуренные одинаковыми групповыми портретами членов Политбюро — все они мужчины, пожилые и белые, — как будто мы были островным государством, запустившим единая поп-группа в мировое сознание. Политбюро было нашим менюдо. Единственным местом вдоль стен наших магазинов, не покрытым печатной продукцией, был жердочка выпуклого тома в пластиковом переплете под названием «Книга жалоб и предложений». Рядом висел огрызок карандаша, привязанный к веревке. Если это было предназначено для того, чтобы побудить покупателей жаловаться на бесконечные очереди или предположить, что в магазине есть более одного сорта плавленого сыра, никто не клюнул на удочку.
Эти книги с их обнадеживающе пустыми страницами стали предметом сотен частных шуток.
Перед народными праздниками я наблюдала, как муж Тамары, Михаил Михайлович, угрюмо сунул в портфель бутылку коньяка и какие-то свертки, чтобы передать своему начальнику, региональному директору, чье имя никогда не произносилось вслух в квартире. Вместо этого Михаил Михайлович сообщил это тонким движением бровей. Я понял, что без этого человека не было бы ни ежедневного багажа продуктов, ни даже машины, в которую их можно было бы погрузить, что в нашей стране контуры большинства жизней определяются непосредственным начальником.
Я испытал это на себе, когда поступил в первый класс. Тамара позаботилась, чтобы это было не в какой-нибудь школе, а в академии для сыновей и дочерей аппаратчиков, дипломатов и высокопоставленных офицеров КГБ, где преподавание английского языка было обязательным. Шесть утра в неделю Михаил Михайлович подвозил меня до перекрестка у станции метро «Новые Черемушки» и высаживал перед дорическим фасадом школы.
Моя униформа — блейзер и брюки цвета морской волны из полиэстера с нашивкой, изображающей восход солнца над страницами раскрытой книги, пришитой до середины правого рукава, — была свеже выглажена. К моему лацкану была приколота красная звезда с золотым рельефным лицом маленького Ленина, безмятежно глядящим из ее центра. Звезда означала мое членство в отряде манчкинов коммунистического братства, известном как «Дети Октября, 9».0139 октябрята — долг и привилегия каждого мальчика и девочки в возрасте от семи до девяти лет.
По субботам я приносил нашей первокласснице разрезанные мимозы — яблоко показалось Тамаре недешевым. Учителя звали Нина Петровна, и она делила наши дни на почерк, заучивание и механическое переписывание текста с доски. Иногда мы по нескольку часов молча строчили в миллиметровках, что нравилось ей как пример соответствующего возрасту поведения. Она ежедневно предупреждала нас об опасности размазывания чернил на полях и ходила взад и вперед по проходам, чтобы убедиться, что наши руки в чистоте.
Повторение мат учения, » любила она говорить: повторение — мать учения. У Нины Петровны были волосы до плеч, такие бледные, что мне показалось, что она мыла их каждое утро мылом, которое вымывало их цвет. На ее лице появилось выражение скорбной самоотверженности — мы еще не научились отличать серьезность от несчастья — ожидаемого от воспитателя-социалиста.
«Дети, какая самая агрессивная страна в мире?» Нина Петровна запела нараспев в начале урока истории.
«Израиль!» — хором закричали мы.
Первый учебник, который я помню, — о детях, совершивших исключительные подвиги, — назывался «Юные герои Советского Союза». Глава 1 представляла собой апокрифический рассказ Павлика Морозова. Во время коллективизации сдал отца красным за то, что он спрятал несколько мешков с зерном, за что отец был расстрелян. Позже собственная семья Павлика убила его. Для учебника, написанного для шести- и семилетних детей, этот был примечателен обилием пыток, мстительности и убийств, проиллюстрированных насыщенными красками кошмара.
На картинке, которую я запомнил лучше всего, был изображен офицер гестапо, допрашивающий девушку-подростка с соломенными волосами и косичками. Ее звали Зина Портнова. На иллюстрации офицер на мгновение отвлекается, а Зина выхватывает со стола его пистолет. На ее шее веревка — возможно, потому, что она пыталась убить немцев, отравив их суп, который ее заставили съесть самой. Хотя на фотографиях Зина выглядела довольно обыкновенным подростком, на рисунке у нее выпученные глаза с тяжелыми веками и свирепое, почти демоническое выражение лица. Текст рядом с изображением информировал миллионы советских детей о том, что сразу после сцены, изображенной на иллюстрации, Зина «застрелила гестаповца», а позже была замучена до смерти «животными». За свои патриотические поступки большинство детей в «Юных Героях Советского Союза» были наказаны: повешены, расстреляны, принесены в жертву, отравлены, оставлены мерзнуть в снегу. Их мужество само по себе ничем не примечательно — только умирая, они становились героями.
Смерть сделала их красивыми.
Когда я корпел над рисунком подростка-революционера — на этот раз мальчика, — я ощутил первые приливы горячего и холодного желания. За ними быстро последовала паника. Я сказал себе, что от храбрости мальчика у меня вспыхнуло лицо. Но это повторилось через несколько недель, в Пушкинском музее, где я увидел маленькое бронзовое изображение обнаженного Прометея, прикованного к скале, его печенью лакомилась хищная птица. На этот раз я не был так уверен. Что-то о мужских телах и смерти объединялось в моем мозгу и вызывало электрические разряды в солнечном сплетении. Каким-то зачаточным образом я понял, что это влечение отличало меня от отца и, возможно, вызывало у него неприязнь, и все, что я мог сделать, это отвернуться, прежде чем моя мать поймала мой взгляд.
Тем временем наш учебник для первоклассников учил класс растерянных семилеток, как поджечь конюшню, чтобы лошади не попали в руки белых, и как остановить поезд с фашистскими боеприпасами бросившись под его колеса.
Смысл этих историй трудно было не заметить — воля коллектива значила больше, чем благополучие отдельного человека, и лучшей судьбой для нас было умереть за этот коллектив.
И еще вот что: нас учили, что время, в котором мы живем, значит меньше, чем прошлое. Золотой век коммунизма, для которого мы были слишком молоды, был периодом не мира, а войны. Мы узнали, что конфликт придает нашей жизни смысл — этот смысл проистекает из того, что мы переносим, а предпочтительно умираем, сильные страдания и борьбу. Несправедливо, что наше время — относительно мирное время 1970-х годов — не давало нам возможности умирать за нашу страну миллионами, но нашим долгом оставалось вести себя так же самоотверженно, как дети-мученики в нашем учебнике. Так что наше чувство гордости должно было исходить не от материального изобилия и даже не от личных достижений, а от ряда национальных абстракций — ядерного арсенала, освоения космоса, коллективного хозяйства, строительства плотин и суровых памятников, — которые не имели к этому никакого отношения.
с часто несчастной реальностью повседневной жизни. Поклонение этим абстракциям и есть то, что на Руси называлось духовностью.
Самым страшным днем в школьном календаре был ежеквартальный визит к дантисту. Медсестра вызывала нас одного за другим из класса и отводила в смотровую комнату в подвале. Внутри дружелюбная женщина средних лет в лабораторном халате сверлила и дергала то, что осталось от наших молочных зубов, даже не помышляя об анестезии — новокаин, по-видимому, считался буржуазным, как галстук-бабочка. Я рассказал об ужасах стоматологического кабинета своему лучшему другу Кириллу, пытаясь произвести на него впечатление своим стоицизмом. Он был невысок для своего возраста, с полным блестящим ортодонтическим ртом и прядью светлых волос, спадавших на левый глаз, но был популярен благодаря способности рисовать жутковатое подобие самосвала ЗИЛ, особенно после нашего Учитель повесил свой рисунок на доске объявлений рядом с портретом министра иностранных дел Громыко.
Мать Кирилла умерла при родах, а отец работал в советском консульстве в Нью-Йорке, поэтому Кирилл большую часть времени проводил с бабушкой и дедушкой..jpg)
Когда его отец вернулся на каникулы, мы втроем проводили вечера в их просторной квартире в центре города, играя с пластмассовыми ковбоями и индейцами, которых он привез из-за границы. Им не было равных среди домашних игрушек, и мое восхищение ими, должно быть, было неприкрытым. За несколько дней до Нового года, перед тем, как ехать домой на «Волге» отца Кирилла, я обнаружил ковбоя, засунутого в мой желтый резиновый сапог. На ковбое была бледно-лиловая рубашка и черный лассо, свернутый поверх черного стетсона. Осознание того, что он принадлежит мне, заставило меня чуть не всхлипнуть от счастья. Я спал с ковбоем лицом ко мне на тумбочке и фантазировал о возвышающихся кактусах сагуаро, апачах с томагавками и искусных мастерах, которые делали крошечные чудесные фигурки. Когда я говорил о своей любви к Америке за ужином у Тамары на квартире, Михаил Михайлович хохотал. Он резко сказал, что Соединенные Штаты существуют для того, чтобы подрывать Советский Союз и угнетать рабочих, и ими нельзя восхищаться, несмотря на то, во что некоторые евреи хотели бы заставить вас поверить.
Тамара толкнула его локтем, и Михаил Михайлович затих. Я был слишком молод, чтобы понять, что моя мать была еврейкой, и ничего не сказал. Моя прабабушка, Мария Николаевна, фыркнула и снова принялась за холодную свинину в заливном.
Вернувшись в Москву, что-то в моем отце изменилось. Он был тише, внимательнее, менее склонен уйти без объяснений; иногда я замечал, что он тоже был печальнее. Его хлопанье дверью и истерики прекратились. Хотя я не знал почему, он и моя мать, казалось, заключили перемирие, которое временами уступало место осторожной нежности. Позже она рассказывала мне, что в эти месяцы кошмары стали посещать его чаще, иногда по нескольку ночей подряд.
Помню свое удивление, когда отец стал проводить со мной время. Он повел меня в Дом кино посмотреть показ «Каскадов», кровавого триллера с Робертом Форстером, который напугал меня до потери сознания. Он просил меня пройтись с ним по квартирам друзей или до углового киоска за сигаретами. Весь день я провел на его рабочем месте, в тесной библиотеке киноинститута, где он показал мне редкие дореволюционные книги и банки с иностранными фильмами и познакомил с коллегами по столовой.
Дома мы допоздна смотрели фильмы по черно-белому телевизору, а позже играли в драки с пластиковыми игрушечными саблями, которые он купил, и мой отец наконец позволил мне победить его. Я была расстроена переменой в нем, но наслаждалась вниманием и принимала его. Я придумал теории о его метаморфозах. Чего я не знал, так это того, что он прощался с нами.
Моя мама приняла решение той осенью, когда из магазинов стало исчезать мясо. Однажды в воскресенье она выбежала в супермаркет во второй раз за два часа после того, как сосед позвонил и сказал, что они «раздают» замороженные куски говядины. Она вернулась домой, прижимая к себе три сумки с продуктами, ее пальто и волосы были облеплены ноябрьским снегом. Мой отец был в отъезде. Моя бабушка по материнской линии Раиса, приехавшая из Вильнюса, посмотрела на мою мать. — Мы должны покинуть эту страну, — тихо сказала она. Ее сестра Ида, уехавшая последней из семьи, много лет жила в Хайфе. Другие ее сестры, племянники и племянницы теперь жили в Сиднее и Тель-Авиве.
В ближайшие недели мои родители проводили ночи, запершись в кабинете моего отца, ведя переговоры вне пределов слышимости. Он не мог решить, чего он хочет. Временами казалось, что он разваливается. «Я не хочу, чтобы мой ребенок рос в этой стране, — сказал он ей. Он сказал, что решил уехать из страны вместе с нами, но потом понял, что не выдержит этого. «Если я пойду с тобой, то в конечном итоге буду лежать на диване в одних джинсах и слушать одни и те же старые пластинки». И: «Если бы я был евреем, я бы уехал через минуту, но я русский и всегда буду скучать по этой стране». И: «Я слишком боюсь писать и слишком боюсь уйти». И однажды: «После того, как ты уйдешь, я повешусь».
Тамара торговалась с мамой. Она умоляла ее оставить меня в Москве, обещая бросить работу и посвятить себя воспитанию меня. Однажды она предложила пойти с нами. Когда он узнал, Михаил Михайлович взорвался, обвинив мою мать в том, что она украла меня у них. «Как вы, паршивые евреи, можете сделать это с нами?» — крикнул он, прежде чем запереться в ванной.
Моя мать подала документы на выездную визу в Израиль — наш единственный законный путь для выезда из Советского Союза — в ноябре 1978 года, через неделю после того, как Раиса и мой дед Семен подали документы в Вильнюсе. Ида отправила по почте необходимые приглашения и ваучер поддержки из Хайфы. Моя мать знала, что хочет поехать в Нью-Йорк. Она немного знала о жизни в Израиле и беспокоилась об обязательном призыве в армию, о том, что ее не совсем еврейский сын стал гражданином второго сорта, о том, что ее сочтут отпавшим, ненавидящим себя евреем. Она представляла себе Израиль как увеличенную версию еврейской общины Вильнюса с ее провинциальностью и сплетнями, ее ограниченными обидами и страхами. Когда она подавала заявление в визовое агентство, мой отец подписал форму, разрешающую моей матери вывезти меня из страны на постоянное жительство без возможности возвращения. Взамен она отказалась от всех будущих претензий на алименты.
Ни один из них не подумал, что рассказывать мне об этом было хорошей идеей.
Михаил Михайлович продолжал возить меня в школу с понедельника по субботу; во втором классе я начал изучать английский язык. По воскресеньям я по-прежнему просыпался на рассвете, чтобы позавтракать с Тамарой и Марией Николаевной и посмотреть по их цветному телевизору «Служу Советскому Союзу». На следующий день после того, как моя мать подала заявление на выездную визу, директор больницы уволил ее. Не было никакого дохода, пока она ждала, будет ли удовлетворена ее петиция, процесс, который мог занять несколько лет, и мало-помалу она продала свою финскую дубленку, большую часть креповых шелковых блуз и габардиновых юбок, которые были у Тамары. сделанный для нее, ее две пары джинсов Levi’s и почти все ее украшения и книги. По утрам у подъезда нашего многоквартирного дома простаивала черная «Волга» седан. Позже в тот же день он снова появился через дорогу от института кино. КГБ теперь проявлял явный интерес к частной торговле моего отца; он еще не подозревал, насколько навязчивым станет этот осмотр.
Письмо из визового агентства пришло в июле. Мой отец принес его из почтового ящика со слезами на глазах, по крайней мере, так сказала моя мать. Я не помню, чтобы меня просили выбрать или даже спрашивали, поеду ли я на «Запад» с мамой. Она сказала мне, что мы уезжаем ненадолго, что скоро вернемся, и я снова увижу отца и друзей. Я не помню особых ощущений, кроме оцепенения. У нас было три месяца, чтобы покинуть страну.
Я поделился новостью со своим другом сверху Вовой. Он растерянно моргнул, глядя на меня, а я вложила ему в ладонь несколько зеленых пластиковых солдатиков и шарикоподшипник. В школе Нина Петровна говорила нам, что эмигранты предатели Родины, но когда я ляпнул, что мы с мамой уезжаем в Соединенные Штаты, капиталистическую сверхдержаву, она только вздохнула и взъерошила мне волосы. Несмотря на то, что теперь я был предателем, она позволила мне остаться Дитя Октября и носить звезду на лацкане до последнего урока. Мы с Кириллом попрощались в школьной столовой.
«Мы никогда не будем пионерами вместе», — сказал он, вытирая слезы. Я никогда не надену красный платок на шею и не отдам хваленый салют, подняв руку над головой, символизируя волю многих над единой. Рука Кирилла была на моем плече, и он плакал. «Теперь вы никогда не сможете умереть за свою страну», — сказал он.
В тот день, когда мы с мамой прибыли в аэропорт Шереметьево с чемоданами — один ее, другой поменьше — мой, у нас оставалось двадцать четыре часа, чтобы покинуть страну. Наши билеты на самолет до Вены стоили две тысячи рублей, что примерно в пятнадцать раз превышало прежнюю мамину месячную зарплату. Отец отдал ей большую часть денег в обмен на ее долю в квартире. Она заплатила другую, меньшую сумму, чтобы отказаться от нашего советского гражданства и внутренних паспортов. После того, как она продала почти все, ей осталось упаковать в чемодан только два свитера, несколько блузок и юбок, несколько пар нижнего белья, две пары туфель, портативный фотоаппарат, три банки осетровой икры, которую кто-то сказал, что она может продать за границу.
и сборник стихов Анны Ахматовой в твердом переплете.
Воспоминание о том последнем утре в Москве имеет тошнотворную яркость мгновений сразу после того, как тебя сбивает машина. Михаил Михайлович ехал почти молча. Бывают моменты, когда мне кажется, что я смогу проследить путь до аэропорта, шаг за шагом, даже сегодня. Отец напряженно сидел на пассажирском сиденье. Я сидел сзади, зажатый между мамой и Тамарой, которая не выпускала моей руки, пока в поле зрения не показались диспетчерские вышки. Женщина в форме повела мою мать, а затем меня в отдельные кабинки для окончательного таможенного досмотра. Я бросил несколько монет на поднос. Мама вспоминала, что нам разрешалось взять с собой один фотоальбом не более шести страниц, никаких произведений искусства и антиквариата, ровно сто тридцать семь долларов США в твердой валюте и не более пяти граммов золота.
Перед тем, как попрощаться и обняться, мама вручила Тамаре золотые часы, которые Тамара подарила ей на свадьбу. Другой таможенник, мужчина, приказал маме раздеться, а еще один постукивал по каблукам ее сапог, проверяя наличие драгоценных камней.
Она дрожала, потому что слышала, что некоторых женщин подвергают гинекологическим осмотрам в аэропорту.
Несколько минут после того, как нам вернули багаж, мы с мамой стояли в безликом коридоре за пределами таможенной зоны и смотрели сквозь стекло на самолет, который должен был доставить нас в Вену. Фюзеляж был отмечен крылатыми серпом и молотом Аэрофлота. Утро было ясным и безоблачным, и мы с мамой задержались у окна в аэропорту Шереметьево, в Союзе Советских Социалистических Республик, хотя мы уже не считались ни его гражданами, ни гражданами какой-либо другой страны. По пути к нашим воротам мы свернули не туда, в дипломатическую гостиную, обставленную скандинавской мебелью из кожи и хрома. Момент был сказочным. С нами никто не разговаривал и не просил показать наши документы. Мы вышли на стеклянный балкон с видом на зал ожидания. Отец и Тамара стояли под нами. Они посмотрели вверх, заметили нас и помахали. Мой отец плакал. Они пробыли там более двух часов, не в силах решиться вернуться домой.