“Логика” алкогольной зависимости озадачивает психиатров не меньше, чем “логика” того напряженного духовного режима, посредством которого организация “Анонимные алкоголики” (АА) способна противостоять этой зависимости. В данной статье выдвинуты следующие предположения:

(1) кибернетика и теория систем дают возможность создать совершенно новую эпистемологию, включающую новое понимание психики, “Я”, человеческих отношений и власти;

(2) зависимый алкоголик в трезвом состоянии действует в русле эпистемологии, хотя и традиционной для западной культуры, но неприемлемой с точки зрения теории систем;

(3) состояние алкогольной интоксикации дает алкоголику частичный и субъективный прорыв к более правильному состоянию сознания;

(4) теология АА тесно связана с кибернетической эпистемологией.

Идеи, на которых основана настоящая статья, возможно, все без исключения знакомы психиатрам, имевшим дело с алкоголиками, или философам, размышлявшим о возможностях приложения кибернетики и теории систем. Единственная, новизна предлагаемого тезиса заключается в серьезном использовании этих идей в качестве предпосылок аргументации, а также в соединении общеизвестных идей из двух весьма различных сфер мысли.

Первоначально мною планировалось системно-теоретическое исследование алкогольной зависимости, в котором я собирался использовать данные из публикаций АА (казалось, только у них одних есть серьезные успехи в работе с алкоголиками). Однако скоро стало ясно, что религиозные взгляды и организационная структура АА сами представляют большой интерес для теории систем, а также, что в сферу моих исследований надо включить не только предпосылки возникновения алкоголизма, но также предпосылки системы его лечения в АА, равно как и основы организации АА.

Моя признательность АА станет очевидна в дальнейшем, так же как, я надеюсь, и мое уважение к этой организации и особенно к необыкновенной мудрости ее соучредителей — Билла У. (Bill W.} и доктора Боба (Dr. Bob).

Хочу также выразить мою признательность небольшой группе пациентов-алкоголиков, с которыми я интенсивно работал около двух лет в 1949—1952 гг. в Госпитале ветеранов (Пало-Альто, Калифорния). Следует упомянуть, что в дополнение к страданиям от алкоголизма эти люди имели другие диагнозы — главным образом “шизофрения”. Некоторые из них были членами АА. Боюсь, я ничем не смог им помочь.

Проблема

Часто полагают, что “причины” алкоголизма следует искать в трезвой жизни алкоголика. В своих трезвых проявлениях алкоголики обычно описываются как “незрелые”, “фиксированные на матери”, “оральные”, “гомосексуальные”, “пассивно-агрессивные”, “боящиеся успеха”, “гордые”, “сверхчувствительные”, “дружелюбные” либо просто “слабые”. Однако обычно не исследуются логические импликации этих представлений:

(1) Если трезвая жизнь алкоголика так или иначе заставляет его пить, т.е. подталкивает к интоксикации, не приходится ожидать, что некая процедура, укрепляющая стиль его жизни в трезвом состоянии, сможет уменьшить либо взять под контроль его тягу к алкоголю.

(2) Если стиль его трезвой жизни заставляет его пить, то в этом стиле должна быть заключена ошибка (патология), и интоксикация призвана обеспечивать по крайней мере некоторую субъективную коррекцию этой ошибки. Другими словами, если трезвость в каком-то смысле “ошибочна”, то интоксикация должна быть в некотором смысле “истинна”. Старая фраза in vino veritas [“истина в вине” — лат.] может содержать истину более глубокую, чем обычно полагают.

(3) Альтернативно можно было бы предположить, что в трезвом состоянии алкоголик в некотором смысле более “нормален”, чем окружающие, и эта ситуация для него непереносима. Я слышал доводы алкоголиков в пользу этой гипотезы, но проигнорирую ее в этой статье. Думаю, Бернард Смит (Bernard Smith), представитель АА, но сам не алкоголик, близко подошел к объяснению ее возникновения, когда сказал: “…Член АА никогда не был порабощен алкоголем. Алкоголь просто служил убежищем от порабощения личности ложными идеалами материалистического общества” (Alcoholics…, 1957). Однако здесь дело не столько в восстании против “безумных” идеалов окружающих, сколько в спасении от своих собственных безумных постулатов (предпосылок), постоянно подкрепляемых окружающими. Тем не менее возможно, что по сравнению со здоровым, нормальным человеком алкоголик более уязвим или более чувствителен к тому факту, что безумные (однако общепринятые) постулаты заводят его в тупик.

(4) Таким образом, предлагаемая теория алкоголизма постулирует взаимодополнение (converse matching) трезвости и интоксикации, считая, что вторую можно рассматривать как подходящую субъективную коррекцию первой.

(5) Конечно, во многих случаях люди используют алкоголь и даже крайнюю интоксикацию как анестезию от обычного горя, обиды или физической боли. Можно было бы утверждать, что “обезболивающее” действие алкоголя способно обеспечить степень взаимодополнения трезвости и интоксикации, достаточную для наших теоретических целей. Я, однако, исключаю эти случаи из рассмотрения как не имеющие отношения к проблеме рецидивного (или аддиктивного) алкоголизма, даже несмотря на тот несомненный факт, что “горе”, “обида” и “фрустрация” повсеместно используются зависимыми алкоголиками как оправдание для выпивки.

Таким образом, мне потребуется более специфическое проявление взаимодополнения трезвости и интоксикации, чем простая анестезия.

Трезвость

Друзья и близкие алкоголика обычно уговаривают его “быть сильным” и “бороться с искушением”. Не вполне ясно, что они имеют в виду, однако важно, что сам алкоголик, пока он трезв, обычно соглашается с их взглядом на свою “проблему”. Он верит, что мог бы (или ему по крайней мере следовало бы) быть «капитаном своей души» (Эта фраза используется в организации АА для высмеивания алкоголика, старающегося использовать силу воли против бутылки. Эта цитата, как и строчка “Моя голова в крови, но не склонена…”, взята из стихотворения “Непобедимый” Уильяма Эрнста Хенли (Invictis, WiIliam Ernest Henley), который был калекой, но не алкоголиком. Использование воли для преодоления боли и физической беспомощности, вероятно, нельзя сравнивать с использованием воли алкоголиком.) Однако для алкоголизма характерно, что после “той самой первой рюмки” мотивация к трезвости обращается в ноль. Типичное описание этой ситуации — открытая борьба между “Я” и “зеленым змием”. Скрыто же алкоголик может планировать или даже тайно делать запасы для очередной попойки, однако практически невозможно (в условиях клиники) заставить трезвого алкоголика планировать очередную попойку открыто. Похоже, что, будучи “капитаном своей души”, он не может открыто желать или приказывать себе быть пьяным. “Капитан” может приказывать только быть трезвым, однако его приказы не выполняются.

Билл У., соучредитель АА и сам алкоголик, отсекает всю эту мифологию конфликта сразу в самой первой из знаменитых “Двенадцати ступеней АА”. Первая ступень требует, чтобы алкоголик признал, что он бессилен против алкоголя. Эта ступень обычно рассматривается как “признание поражения”, и многие алкоголики либо неспособны ее достичь, либо достигают только на короткое время в период угрызений совести, следующих за попойкой. АА не считает такие случаи перспективными, эти алкоголики еще не “достигли дна”, их отчаяние неадекватно, и после более или менее короткого трезвого эпизода они снова будут пытаться использовать “самоконтроль” для преодоления “искушения”. Такой алкоголик не может или не хочет согласиться, что будь он хоть пьяным, хоть трезвым, вся его личность есть личность алкоголическая, неспособная осмысленно противостоять алкоголизму. Листовка АА формулирует это так: “Попытка использовать силу воли подобна попытке поднять себя за шнурки ботинок”. Вот первые две ступени АА:

1) Мы признаем, что мы бессильны против алкоголя, что наши жизни стали неуправляемыми.

2) Мы пришли к убеждению, что Сила, большая, чем мы сами, способна избавить нас от безумия (Alcoholics…, 1939).

В комбинации этих двух ступеней имплицитно содержится необыкновенная и, я полагаю, правильная идея: переживание поражения не только помогает убедить алкоголика в необходимости перемен, но также является первым шагом к этим переменам. Быть побежденным бутылкой и осознать это — первый “духовный опыт”. Миф о власти над самим собой разрушается демонстрацией превосходящей силы.

Вкратце, я буду доказывать далее, что “трезвость” алкоголика характеризуется необычайно пагубным вариантом картезианского дуализма, т.е. разделения между сознанием и материей, или же, как в данном случае, между сознательной волей (или “Я”) и всей остальной личностью. Билл У. сделал гениальный ход, сломав на первой же ступени структуру этого дуализма.

С философской точки зрения, эта первая ступень — не столько капитуляция, сколько просто перемена в эпистемологии, перемена в том способе, каким осмысливается “личность в мире”. Существенно, что эта перемена есть переход от неправильной к более правильной эпистемологии.

Эпистемология и онтология

Философы выделили и описали два типа проблем. Первый — это проблемы того, каковы вещи, что есть личность и каков этот мир — т.е. проблемы онтологии. Второй тип — это проблемы того, каким образом мы что-либо знаем, или, более точно, каким образом мы узнаём, каков этот мир, и что мы за существа, которые вообще могут знать нечто (или, возможно, ничего) о данном предмете. Это проблемы эпистемологии. Как на онтологические, так и на эпистемологичес-кие вопросы философы пытаются найти истинные ответы.

Но натуралист, наблюдающий человеческое поведение, задаст совершенно другие вопросы. Если он является культурным релятивистом, то может согласиться с теми философами, которые полагают, что “истинная” онтология умопостижима, но не станет спрашивать, “истинна” ли онтология наблюдаемых им людей. Он станет ожидать, что их эпистемология культурно детерминирована или даже идиосинкразична, а также то, что культура в целом имеет смысл в данной эпистемологии или онтологии.

Если, с другой стороны, ясно, что локальная эпистемология ложна, натуралист должен быть внимателен к той возможности, что культура как целое либо никогда не будет иметь “смысла”, либо будет осмысленной только при ограниченных условиях, которые могут быть разрушены контактом с другими культурами и новыми технологиями.

Нельзя разделить онтологию и эпистемологию в естественной истории человека. Его убеждения (обычно бессознательные) о том, чем является этот мир, определяют то, как он его видит и как в нем действует, а способы восприятия и действия будут определять его убеждения о природе этого мира. Таким образом, живой человек включен в сеть эпистемологических и онтологических предпосылок, которые, вне зависимости от их фундаментальной истинности или ложности, становятся для него частично самоподтверждающимися (Ruesch, Bateson, 1951).

Очень неудобно постоянно ссылаться одновременно и на “эпистемологию” и на “онтологию”, но было бы неправильно полагать, что в естественной истории человечества их можно разделить. Создается впечатление, что не существует подходящего слова, выражающего комбинацию этих двух концептов. Наиболее близки “когнитивная структура” или “структура характера”, но эти термины не вполне способны передать, что здесь важен блок привычных предположений (предпосылок), имплицитно встроенных в отношения между человеком и средой, и эти предпосылки могут быть как истинными, так и ложными. Поэтому я буду в этой статье пользоваться одним термином “эпистемология” для описания обоих аспектов сети предпосылок, управляющих адаптацией (или дезадаптацией) к человеческому и физическому окружению. Как сказал бы Джордж Келли (George Kelly), это правила, согласно которым индивид “конструирует” свой опыт.

Меня особенно интересуют две группы предпосылок: те, на которых построены западные концепции “Я”, и те, которые способны корректировать некоторые из самых крупных ошибок, связанных с западными концепциями.

Эпистемология кибернетики

Ново и удивительно то, что ныне мы можем частично ответить на некоторые из этих вопросов. За прошедшие 25 лет был достигнут необычайный прогресс наших знаний о том, что есть среда, что есть организм и, особенно, что есть разум (mind). Этим продвижением мы обязаны кибернетике, теории систем, теории информации и смежным с ними наукам.

Теперь мы знаем достаточно определенно, что древний вопрос, является ли разум имманентным или трансцендентным, может быть решен в пользу имманентности. Этот ответ более экономен в отношении объяснительных сущностей, нежели любой трансцендентный ответ, поэтому он по меньшей мере в негативном аспекте опирается на “бритву Оккама”.

В позитивном же смысле мы можем теперь утверждать, что всякий как-либо действующий комплекс событий и объектов, имеющий достаточную сложность каузальных цепей и соответствующие энергетические соотношения, несомненно, может обнаруживать ментальные характеристики. Он будет сравнивать, т.е. реагировать на различие (в дополнение к влиянию обычных физических “причин”, таких как толчок или сила). Он будет “обрабатывать информацию” и неизбежно самокорректироваться либо в направлении гомеостатического оптимума, либо в направлении максимизации некоторых переменных.

“Бит” информации можно определить как различимое различие (a difference that makes a difference). Такое различие, перемещающееся вдоль цепи и претерпевающее в ней последовательные трансформации, есть элементарная идея.

Наиболее существенно в данном контексте наше знание о том, что никакая часть такой внутренне интерактивной системы не может иметь одностороннего контроля ни над остальной системой, ни над любой ее частью. Ментальные характеристики присущи (имманентны) комплексу в целом.

Этот холистский характер очевиден даже в очень простых самокорректирующихся системах. В паровой машине “с регулятором” само слово “регулятор” будет ошибочным употреблением термина, если подразумевает, что эта часть системы обладает односторонним контролем. По сути, регулятор — это чувствительный орган или преобразователь, получающий трансформу различия между актуальными оборотами двигателя и некими идеальными (или предпочтительными) оборотами и преобразующий эти различия в различия неких эфферентных сигналов (например, сигналов подачи топлива или торможения). Другими словами, поведение регулятора определяется поведением других частей системы, а также косвенно его собственным поведением в прошлом.

Холистический и ментальный характер системы наиболее ясно демонстрируется этим последним фактом, т.е. тем, что поведение регулятора (и, разумеется, любого другого участка каузальной цепи) частично определяется его собственным предшествующим поведением. Послание (т.е. последовательные трансформы различия) должно пройти через весь контур, и время, требуемое для того, чтобы послание вернулось в точку отправления, является базовой характеристикой системы в целом. Таким образом, поведение регулятора (или любой другой части контура) до некоторой степени определяется не только его непосредственным прошлом, но также и тем, что он делал в пределах интервала времени, необходимого для обхода контура. Следовательно, даже простейший кибернетический контур имеет нечто вроде детерминирующей памяти.

Стабильность системы (т.е. будет ли она самокорректироваться, осциллировать или же пойдет вразнос) зависит от отношения между операциональными продуктами всех трансформаций различия вдоль контура и от этого характеристического времени — “регулятор” не имеет контроля над этими факторами. Даже человек, правящий социальной системой, связан теми же ограничениями. Им управляет информация, приходящая из системы, и он должен адаптировать свои действия к ее временным характеристикам и к результатам своих прошлых действий.

Таким образом, ни в одной системе, обнаруживающей ментальные характеристики, никакая часть не может односторонне контролировать целое. Другими словами, ментальные характеристики системы имманентны системе в целом, а не какой-то ее части.

Важность этого вывода проясняется, когда мы задаем вопрос: «Может ли компьютер мыслить?” или «Находится ли психика в мозгу?» Ответ на оба вопроса будет отрицательным, если только не касается некоторых частных ментальных характеристик, локализованных внутри компьютера или мозга. Компьютер способен к саморегуляции в отношении некоторых своих внутренних переменных. Например, он может иметь термометры или другие сенсорные органы, реагирующие на различия его рабочей температуры, и реакция этих органов на возникающие различия может передаваться вентилятору, который в свою очередь корректирует температуру. Следовательно, мы можем сказать, что система обнаруживает ментальные характеристики по отношению к своей рабочей температуре. Но было бы неправильно сказать, что основная работа компьютера — преобразование входных различий в выходные различия — есть “ментальный процесс». Компьютер есть только сегмент большего контура, всегда включающего человека и среду, из которой приходит информация и на которую воздействуют эфферентные сигналы из компьютера. Будет вполне законным приписать этой полной системе ментальные характеристики. Она действует методом проб и ошибок и способна к творчеству.

Аналогично, можно сказать, что «психика» имманентна контурам мозга, заключенным внутри мозга. Либо, что она имманентна контурам, заключенным внутри системы «мозг плюс тело”. Либо, наконец, что она имманентна более широкой системе “человек плюс среда».

В принципе, если мы хотим объяснить или понять ментальный аспект любого биологического события, необходимо принять во внимание систему, т.е. сеть замкнутых контуров, внутри которых задано это биологическое событие. Но если мы хотим объяснить поведение человека или любого другого организма, эта «система», как правило, не будет иметь тех же границ, что и «Я” (в том смысле, в каком этот термин обычно и разнообразно понимается).

Представим себе человека, рубящего дерево топором. Каждый удар топора модифицируется или корректируется в соответствии с формой заруба, оставленного на дереве предыдущим ударом. Этот самокорректирующийся (т.е. ментальный) процесс представлен полной системой «дерево => глаза => мозг => мышцы => топор => заруб => дерево», и именно эта полная система имеет характеристики имманентного разума.

Более точно следует представлять систему так: [различия в дереве] => [различия в сетчатке глаза] => [различия а мозге] => [различия в мышцах] => [различия в движениях топора] => [различия в дереве]. То, что переносится вдоль цепи, есть трансформы различий. Как говорилось выше, различимое различие есть идея, или единица информации.

Но средний западный человек видит последовательность событий при рубке дерева совсем не так. Он говорит: “Я срубил дерево», веря при этом, что существует поддающийся выделению субъект, «Я», который совершил поддающееся выделению “целенаправленное» действие над поддающимся выделению объектом.

Вполне допустимо сказать, что «биллиардный шар A ударил по биллиардному шару В и послал его в лузу»; в той же мере допустимо (если бы это было возможно) дать полное естественнонаучное описание событий в контуре, содержащем человека и дерево. Но обыденная манера изъясняться включает в высказывания сознание, поскольку применяет личное местоимение. Затем сознание “заключается” внутрь человека, а дерево овеществляется, чем достигается смесь ментализма и физикализма. В конечном счете сознание тоже овеществляется: если “Я” действует на топор, который действует на дерево, то “Я” тоже должно быть “вещью”. Синтаксический параллелизм между высказываниями “Я ударил по биллиардному шару” и “Шар ударил по другому шару” может порождать только заблуждения.

Эта путаница немедленно становится очевидной, если спросить о границах и локализации “Я”. Представим себе слепого человека с палкой. Где начинается “Я” слепого человека? На конце палки? В ручке палки? Где-то посередине? Эти вопросы бессмысленны, поскольку палка — это проводник, по которому передаются трансформированные различия. Провести разграничительную линию поперек этого проводника — значит вырезать часть системного контура, определяющего движения слепого человека.

Аналогично, его органы чувств являются преобразователями либо проводниками информации, так же как его аксоны и т.д. С системно-теоретической точки зрения метафора “импульса”, двигающегося по аксону, только вводит в заблуждение. Правильнее было бы сказать, что двигается различие, или трансформа различия. Метафора “импульса” предполагает естественнонаучный тип мышления, который слишком легко порождает глупости вроде “психической энергии”. Тот, кто говорит подобные глупости, не учитывает информационного смысла пассивности. Пассивное состояние аксона так же отличается от активного, как активное от пассивного. Следовательно, пассивность и активность имеют равное информационное значение. Сообщение об активности может быть принято как значимое только тогда, когда сообщение о пассивности тоже достоверно.

Неправильно даже говорить про “сообщение об активности” и “сообщение о пассивности”. Следует всегда помнить, что информация есть трансформа различия, и лучше называть одно сообщение “активность, а не пассивность”, а другое — “пассивность, а не активность”.

Подобные рассуждения применимы и к кающемуся алкоголику. Он не может просто выбрать “трезвость”. В лучшем случае он мог бы выбрать только “трезвость, а не пьянством Его вселенная остается, поляризованной и всегда несет в себе обе альтернативы.

Целостная самокорректирующаяся система, которая обрабатывает информацию (или, как говорят, “думает”, “действует” и “решает”) — это система, чьи границы отнюдь не совпадают с границами тела либо того, что в обиходе зовется “Я” или “сознанием”. Важно отметить, что существует множество различий между думающей системой и “Я” в популярном понимании.

(1) Система не является трансцендентной сущностью, которой обычно считается “Я”.

(2) Идеи имманентны сети каузальных путей, проводящих трансформы различия. “Идеи” системы во всех случаях, как минимум, бинарны по своей структуре. Они не “импульсы”, а информация.

(3) Эта сеть проводников не ограничивается сознанием, но простирается на все бессознательные процессы — как автономные, так и вытесненные, нейронные и гормональные.

(4) Эта сеть не ограничена поверхностью кожи, но включает все внешние пути, по которым может двигаться информация. Она также включает те эффективные различия, которые имманентны “объектам” такой информации. Она включает звуковые и световые каналы, по которым передвигаются трансформы различий, исходно имманентных вещам и другим людям, — а особенно нашим собственным действиям.

Важно отметить, что основные догмы популярной эпистемологии (а я полагаю, что они ошибочны) взаимно усиливают друг друга. Например, если отбросить популярное предположение о трансцендентности “Я”, то ему на замену немедленно приходит предположение об имманентности “Я” телу. Но эта альтернатива неприемлема, поскольку значительные участки мыслительной сети расположены вне тела. Так называемая проблема “тело—разум” (“body—mind”) ошибочно поставлена в терминах, приводящих к парадоксу: если предположить, что разум имманентен телу, тогда он должен быть трансцендентен. Если же он трансцендентен, то тогда он должен быть имманентен, и т.д. (Collingwood, 1945).

Аналогично, если исключить бессознательные процессы из “Я” и назвать их “чуждыми эго”, то эти процессы приобретают субъективную окраску “побуждений” или “сил”, после чего это псевдодинамическое качество распространяется на сознательное “Я”, пытающееся сопротивляться “силам бессознательного”. Тем самым, “Я” становится организацией кажущихся “сил”. Таким образом, популярный взгляд, уравнивающий “Я” с сознанием, приводит к мнению, что идеи являются “силами”. Это убеждение поддерживается предположением, что аксоны переносят “импульсы”. Разобраться с этой путаницей непросто.

Сейчас мы исследуем структуру поляризации алкоголика. Что же чему противостоит в эпистемологически ущербном решении “Я буду бороться с бутылкой”?

Алкоголическая “гордость”

Алкоголики являются философами в том универсальном смысле, в каком все люди (а также все млекопитающие) управляются в высшей степени абстрактными принципами, которых они либо не осознают, либо же не отдают себе отчета в том, что принципы, управляющие их восприятием и действиями, являются философскими. Расхожее ошибочное название для таких принципов — “чувства” (Bateson, 1963).

Эта ошибка естественно вытекает из англо-саксонской эпистемологической тенденции материализовать либо относить к телу все периферические для сознания ментальные феномены. Без сомнения, эта ошибка подкрепляется тем фактом, что осуществление и/или фрустрация этих принципов часто сопровождается висцеральными и прочими телесными ощущениями. Тем не менее, я полагаю, что Паскаль был прав, когда сказал: “У сердца есть свои резоны, о которых рассудок ничего не знает”.

Но читатель не должен ожидать, что алкоголик предоставит связную картину. Когда базовая эпистемология полна ошибок, ее производные неизбежно либо внутренне противоречивы, либо имеют весьма ограниченную сферу действия. Из бессвязного набора аксиом нельзя получить связный блок теорем. В подобных случаях попытка быть связным ведет либо к чрезвычайному возрастанию сложности, что характерно для психоаналитической теории и христианской теологии, либо к чрезвычайно узкой точке зрения, что характерно для современного бихевиоризма.

Я продолжу исследование типичной для алкоголиков “гордости”, чтобы показать, что этот принцип их поведения возникает из странной дуалистической эпистемологии, характерной для западной цивилизации.

Удобный способ описания таких принципов, как “гордость”, “зависимость”, “фатализм” и т.д., состоит в том, чтобы так исследовать принцип, как если бы он являлся результатом вторичного обучения (deutero-learning), и задаться вопросом, какой контекст обучения мог бы предположительно внушить этот принцип (Это использование формальной контекстуальной структуры как описательного механизма не обязательно предполагает, что обсуждаемый принцип был действительно частично или полностью выучен в контексте, имеющем подходящую формальную структуру. Принцип мог быть генетически детерминирован, но тем не менее возможно, что принцип лучше всего описывается формальными признаками того контекста, в котором он проявился. Именно эта уместность поведения для данного контекста делает трудным или даже невозможным определить, детерминирован ли принцип генетически или же он выучен в данном контексте).

(1) Ясно, что принцип жизни алкоголика, который АА называют “гордостью”, контекстуально не структурирован вокруг прошлых достижений. Это слово не используется для обозначения гордости за что-то совершенное. Акцент ложится не на “Я преуспел”, а скорее на “Я могу”. Это навязчивое желание принять вызов, отрицание утверждения “Я не могу”.

(2) После того как алкоголик начал страдать от алкоголизма или сделался мишенью для упреков, этот “принцип гордости” мобилизуется на поддержку утверждения “Я могу оставаться трезвым”. Однако характерно, что успех этого начинания разрушает “вызов”. Как говорят в АА, алкоголик начинает “петушиться”. Он ослабляет свою решимость, осмеливается выпить и впадает в запой. Мы можем сказать, что контекстуальная структура трезвости изменяется с ее достижением. На этой стадии трезвость больше не является подходящим контекстуальным поводом для “гордости”. Теперь вызовом является риск выпивки, провоцирующий фатальное “Я могу”.

(3) АА настойчиво подчеркивают, что это изменение контекстуальной структуры ни в коем случае не должно произойти. Они реструктурируют весь контекст тем, что снова и снова утверждают: “Единожды алкоголик — навсегда алкоголик”. Они пытаются заставить алкоголика поместить алкоголизм внутрь себя, во многом подобно юнговскому аналитику, пытающемуся помочь пациенту открыть свой “психологический тип” и научиться жить с сильными и слабыми сторонами этого типа. Напротив, контекстуальная структура алкоголической “гордости” помещает алкоголизм вне своего Я: “Я могу сопротивляться выпивке”.

(4) Компонент вызова алкоголической “гордости” связан с принятием риска. Принцип можно выразить словами: “Я могу совершить нечто такое, где успех маловероятен, а неудача будет катастрофой”. Ясно, что на этом принципе не может основываться длительная трезвость. Как только появляется вероятность успеха, алкоголик чувствует вызов рискнуть выпить. Элемент “невезения” или “вероятности” неудачи помещает неудачу вне границ самого себя. “Если случится неудача, то она не моя”. Алкоголическая “гордость” последовательно сужает концепцию “Я”, помещая происходящее вне границ его компетенции.

(5) Принцип “рискуй и гордись” в конечном счете равносилен самоубийству. Бывает неплохо однажды проверить, на твоей ли стороне вселенная, но делать это снова и снова со все увеличивающейся настойчивостью значит рано или поздно убедиться, что вселенная тебя ненавидит. Тем не менее, отчеты АА постоянно показывают, что на самом дне отчаяния гордость иногда предотвращает самоубийство. Добивающий удар не должен быть получен от самого “себя” (смотри историю Билла У. в: Alcoholics…, 1939).

Гордость и симметрия

Так называемая “гордость” алкоголика всегда предполагает реального или фиктивного “другого”. Поэтому полное контекстуальное определение этой гордости требует характеристики реального или воображаемого отношения к этому “другому”. Первым шагом в этой задаче будет квалификация отношения либо как “симметричного”, либо как “комплементарного” (Bateson, 1936). Когда “другой” является продуктом бессознательного, сделать это совсем не просто, но мы увидим, что существуют ясные указания на такую квалификацию.

Для разъяснения этого необходимо немного отклониться в сторону. Основной критерий прост. Если в бинарных отношениях поведение субъектов А и В рассматривается (обоими) как подобное и связано таким образом, что усиление данного типа поведения агентом А стимулирует его усиление у агента В и наоборот, тогда отношение является “симметричным” по отношению к данному типу поведения. Если, напротив, поведение А и В несхоже, но взаимно согласуется (как, например, вуайеризм согласуется с эксгибиционизмом) и связано таким образом, что усиление поведения А стимулирует усиление согласующегося поведения В, тогда отношение является “комплементарным” по отношению к данному типу поведения.

Типичные примеры простых симметричных отношений: гонка вооружений, стремление “быть не хуже соседей”, атлетика, бокс и т.д. Типичные примеры комплементарных отношений: доминирование/подчинение, садизм/мазохизм, забота/зависимость, вуайеризм/эксгибиционизм и т.п.

Более сложные соображения возникают при наличии более высоких логических типологий. Например, А и В могут соревноваться в дарении подарков, что налагает более широкий симметричный фрейм на исходно комплементарное поведение. Либо, напротив, терапевт может вступить в соревнование с пациентом в некоем виде игровой терапии, что окружает исходно симметричные игровые трансакции оболочкой комплементарной заботы.

Если А и В видят предпосылки их отношений по-разному, то могут генерироваться различные виды “двойных посланий”: А может рассматривать поведение В как соревновательное, тогда как В полагает, что пытается помочь А. И так далее. Здесь мы не станем углубляться в подобные сложности, поскольку я полагаю, что воображаемый “другой” (двойник “гордого” алкоголика) не играет в сложные игры, характерные для “голосов” шизофреников.

Как комплементарные, так и симметричные отношения могут быть подвержены тому типу нарастающих изменений, который я называю “схизмогенезом” (Bateson, 1936). Симметричная борьба или гонка вооружений могут, как говорят, вылиться в “эскалацию”, нормальный паттерн опеки/зависимости между родителями и детьми может стать чудовищным. Такое потенциально патологическое развитие, будучи результатом незаторможенной или не откорректированной положительной обратной связи в системе, может, как было сказано, возникать как в комплементарных, так и в симметричных системах. Однако в смешанных системах схизмогенез неизбежно снижается. Гонка вооружений между двумя нациями будет замедлена при принятии комплементарных условий, таких как доминирование, зависимость, уважение и т.д. При отказе от этих условий она будет ускоряться.

Антитетические отношения между комплементарностью и симметрией возникают из-за того, что каждая является логической противоположностью другой. В чисто симметричной гонке вооружений нация А мотивируется к увеличению усилий своей оценкой нации В как более сильной. Когда нация А оценивает нацию В как более слабую, она ослабляет усилия. Однако происходит совершенно противоположное, если А рассматривает отношения как комплементарные. Обнаружив, что В слабее, А станет наращивать усилия в надежде на победу (Bateson, 1946; Richardson, 1939).

Эта антитеза между комплементарным и симметричным паттернами может выходить за рамки чистой логики. Знаменательно, что в психоаналитической теории (Ericson, 1937) паттерны, называющиеся “либидозными” и являющиеся модальностями эрогенных зон, все комплементарны. Вторжение, включение, исключение, принятие, удержание и т.д. классифицируются как “либидозные”. В то же время соперничество, соревнование и т.п. подпадают под рубрику “эго” и “защита”.

Также возможно, что два антитетических кода — симметричный и комплементарный — могут быть физиологически представлены контрастирующими состояниями центральной нервной системы. Прогрессирующие изменения схизмогенеза могут приводить к резкому нарушению последовательности и внезапному обращению поведения в свою противоположность. Симметричный гнев может внезапно превратиться в горе; животное, отступающее с поджатым хвостом, может неожиданно броситься в отчаянную и смертельную симметричную схватку. Задира может превратиться в труса, когда ему брошен вызов, а волк, побитый в симметричном конфликте, может внезапно подать “сигналы капитуляции”, предупреждающие дальнейшее нападение на него.

Последний пример представляет особый интерес. Если борьба волков симметрична, т.е. если волк А стимулируется к более агрессивному поведению агрессивным поведением волка В, и если В внезапно проявляет то, что можно назвать “негативной агрессией”, то А не сможет продолжать бой, если только он не способен быстро переключиться в комплементарное состояние, в котором его агрессия стимулируется слабостью В. В рамках гипотезы о симметричных и комплементарных кодах, предположение о специфическом “ингибирующем” действии сигнала капитуляции становится излишним.

Люди, обладающие языком, могут вешать ярлык “агрессии” на любые попытки причинения вреда, независимо оттого, вызываются ли они силой или слабостью другого, но на уровне млекопитающих, не владеющих речью, эти два сорта “агрессии” должны казаться совершенно различными. Нам говорят, что с точки зрения льва “атака” на зебру абсолютно отличается от “атаки” на другого льва (Lorenz, 1966).

Сказанного достаточно для постановки вопроса: в симметричной или комплементарной форме контекстуально структурирована гордость алкоголика?

Во-первых, в свойственных западной культуре нормальных обычаях употребления спиртного существует очень сильная симметричная тенденция. Помимо всякого аддиктивного алкоголизма, конвенция побуждает двух совместно пьющих мужчин равняться друг на друга — выпивка за выпивку. На этой стадии “другой” вполне реален, и симметрия (или соперничество) внутри пары является дружеской.

Когда алкоголик становится зависимым и пытается сопротивляться искушению, он обнаруживает, что ему трудно бороться с социальным контекстом, в котором он должен равняться на своих пьющих друзей. АА говорят: “… Бог свидетель, как долго и упорно мы старались пить так, как это делают другие люди!”

По мере усугубления ситуации алкоголик обычно начинает пить в одиночку и проявлять целый спектр реакций на вызов. Его жена и друзья начинают убеждать его, что он пьет из слабости, и он может симметрично отвечать либо негодованием, либо утверждать свою силу попытками сопротивляться искушению. Однако, как это характерно для симметричных реакций, короткий период успешной борьбы ослабляет его мотивацию и он срывается. Симметричное усилие требует непрерывного присутствия оппонента.

Постепенно фокус борьбы смещается, и алкоголик вовлекается в новый и еще более смертоносный тип симметричного конфликта. Теперь он должен доказать, что бутылка не сможет его убить. “Его голова в крови, но не склонилась…”, он по-прежнему “капитан своей души” — чего бы это ни стоило.

Тем временем его отношения с женой, начальством и друзьями все ухудшаются. Ему никогда не нравились комплементарные отношения с его властным боссом. К тому же, по мере его деградации его жена все более и более вынуждается к принятию комплементарной роли. Она может пытаться быть властной, опекать, либо выказывать терпение, но все это провоцирует ярость или стыд. Его симметричная “гордость” не может выносить комплементарной роли.

Итак, можно сказать, что отношения между алкоголиком и его реальным или фиктивным “другим” явно симметричны и явно схизмогенны. Они подвержены эскалации. Мы увидим, что религиозное обращение спасаемого АА алкоголика может быть описано как драматический сдвиг от этой симметричной привычки (или эпистемологии) к почти чисто комплементарному видению своих отношений с другими, вселенной и Богом.

Гордость или доказательство от противного?

Алкоголики могут казаться упрямыми, но они не тупы. Часть сознания, управляющая их маневрами, лежит слишком глубоко, чтобы к ней можно было применять слово “тупость”. Это довербальные уровни сознания, и вычисления, происходящие в них, обозначаются как первичные процессы.

Как во снах, так и во взаимоотношениях млекопитающих, единственный способ достижения утверждения, содержащего собственное отрицание (“Я не укушу тебя” или “Я не боюсь его”), состоит в форсированном имажинировании (изображении) отрицаемого утверждения, что ведет к доведению до абсурда. Двое млекопитающих выражают утверждение “Я тебя не укушу” посредством экспериментальной схватки, которая есть “не-схватка”, иногда называемая “игрой”. Именно по этой причине “антагонистическое” поведение обычно развивается в дружеское приветствие (Bateson, 1969).

В этом смысле так называемая гордость алкоголика — это в известной степени ирония — целенаправленное усилие к испытанию “самоконтроля” со скрытой, но недвусмысленной целью доказать, что “самоконтроль” неэффективен и абсурден: “Это не работает”. Это ультимативное утверждение содержит простое отрицание и поэтому не может быть выражено первичным процессом. Поэтому его финальным выражением служит действие — выпивка. Героическая борьба с бутылкой, этим фиктивным “другим”, заканчивается “поцелуем примирения”.

В пользу этой гипотезы говорит тот несомненный факт, что испытание самоконтроля на прочность ведет обратно к выпивке. Как я утверждал выше, вся эпистемология самоконтроля, которую друзья пытаются внушить алкоголику, чудовищна. Если это так, то алкоголик прав, отвергая ее. Он довел конвенциональную эпистемологию до абсурда.

Но такое описание “доведения до абсурда” граничит с телеологией. Если утверждение “это не работает” не может быть выражено в кодах первичных процессов, то каким образом вычисления в кодах первичных процессов могут направить организм к испробованию таких типов действий, которые продемонстрируют, что “это не работает”?

Проблемы этого общего типа часто встречаются в психиатрии. Возможно, они могут быть разрешены только в рамках модели, в которой при определенных обстоятельствах дискомфорт, испытываемый организмом, активизирует петлю положительной обратной связи для усиления поведения, предшествовавшего дискомфорту. Такая положительная обратная связь могла бы предоставить подтверждение, что дискомфорт порожден именно этим поведением, и увеличить дискомфорт до некоего порогового значения, при котором стали бы возможны изменения.

В психотерапии такая петля положительной обратной связи обычно представлена терапевтом, толкающим пациента навстречу его симптомам. Эта техника была названа “терапевтическим «двойным посланием»”. Пример такой техники приводится далее, где АА подталкивает алкоголика к тому, чтобы пойти и попробовать “пить под контролем”, чтобы он мог лично убедиться, что не обладает никаким контролем.

Также вполне правдоподобно, что симптомы и галлюцинации шизофреника (как и сновидения) представляют собой корректирующий опыт. Так весь шизофренический эпизод приобретает характер самоинициации. Отчет Барбары О’Брайен о ее собственном психозе (O’Brien, 1958) — возможно, самый сильный из всех примеров этого явления, обсуждавшихся где бы то ни было (Bateson, 1961).

Следует добавить, что возможное существование такой петли положительной обратной связи, приводящей к движению в направлении усиливающегося дискомфорта вплоть до некоторого порогового значения (которое может лежать и по другую сторону смерти), не включается в общепринятые теории обучения. Тем не менее, тенденция проверять неприятное с помощью его повторного воспроизведения — это обычная человеческая черта. Возможно, это то, что Фрейд назвал “инстинктом смерти”.

Состояние опьянения

Сказанное выше о каторге симметричной гордости — лишь половина картины. Это состояние сознания алкоголика, борющегося с искушением. Очевидно, что это состояние крайне неприятно и явно нереалистично. Его “другие” являются либо полностью продуктом воображения, либо сильно искаженными образами людей, от которых он зависит и которых, возможно, любит. У него есть альтернатива этому неприятному состоянию — он может напиться. Или “по крайней мере” выпить.

С этой комплементарной уступкой, которую сам алкоголик часто видит как действие “назло”, как парфянскую стрелу в симметричной борьбе, вся его эпистемология меняется. Его тревога, раздражение и паника исчезают как по волшебству;

самоконтроль снижается, но еще сильнее снижается потребность сравнивать себя с другими. Он чувствует в своих венах физиологическое тепло алкоголя и во многих случаях соответствующую психологическую теплоту к другим. Он может быть и злым и слезливым, но он снова стал частью человеческого сообщества.

Прямые данные, подтверждающие тезис, что шаг от трезвости к интоксикации есть также шаг от симметричного вызова к комплементарности, скудны и всегда затуманены как искажениями памяти, так и комплексной алкогольной интоксикацией. Однако отчетливые свидетельства из фольклора и легенд указывают, что шаг этот именно такого рода. Причащение вином в ритуалах всегда означало социальную агрегацию либо в религиозной “соборности”, либо в секулярном “товариществе”. В буквальном смысле слова, алкоголь заставляет индивида видеть себя и действовать как часть группы, т.е. он обеспечивает комплементарность отношений с окружающими.

Падение на дно

АА придают этому событию огромное значение и полагают, что алкоголик, который еще “не достиг дна”, не созрел для их помощи. Напротив, они имеют тенденцию объяснять свои неудачи тем, что тот, кто возвращается к алкоголизму, еще “не достиг дна”.

Разумеется, самые разные несчастья могут привести к “падению на дно”. Различные инциденты, припадок белой горячки, длительное выпадение памяти, уход жены, потеря работы, безнадежный диагноз и т.д. — все это может иметь соответствующий результат. АА говорят, что у каждого человека свое “дно” и некоторые умирают раньше, чем достигнут своего дна (личное сообщение члена АА).

Тем не менее, вполне возможно, что каждый индивид не раз достигает “дна”. “Дно” — это приступ паники, предоставляющий благоприятный момент для изменений, но не гарантирующий этих изменений. Друзья, родственники или терапевт с помощью ободрения или лекарств могут вытянуть алкоголика из его паники, после чего он “оправляется” и возвращается к своей “гордости” и алкоголизму только для того, чтобы вскоре упасть на еще более ужасное “дно”, после чего он будет снова готов к переменам. Попытка изменить алкоголика в период между такими моментами паники вряд ли будет успешной.

Природа этой паники становится ясной из описания следующего “теста”:

“Мы не любим никого называть алкоголиком, но ты сам можешь быстро установить свой диагноз. Пойди в ближайший бар и попробуй пить под контролем. Попробуй это несколько раз. Если ты честен сам с собой, то для решения много времени не потребуется. Чтобы получить полное знание о своем положении, стоит немного понервничать” (Alcoholics…, 1939).

Этот тест можно сравнить с тем, как если бы шоферу приказали резко затормозить на скользкой дороге — он быстро обнаружит, что его контроль весьма ограничен. (“Тормозной след” — “skid row” — это жаргонное название для места сосредоточения питейных заведений — вполне подходящая метафора.)

Паника алкоголика, “упавшего на дно”, сходна с паникой человека, полагавшего, что он управляет своим транспортным средством и внезапно обнаруживающего, что его заносит и давление на то, что он считал тормозом, только ускоряет занос. Эта паника происходит от обнаружения того, что это (т.е. система “Я плюс транспортное средство”) больше, чем он сам.

В терминах представленной теории можно сказать, что “падение на дно” иллюстрирует теорию систем на трех уровнях:

(1) Алкоголик терпит дискомфорт трезвости до пороговой точки, за которой эпистемологию “самоконтроля” постигает банкротство. Тогда он напивается — поскольку “система” больше, чем он сам, и он может подчиниться ей.

(2) Он многократно экспериментирует с выпивкой, пока не убеждается в существовании большей системы. Тогда ему открывается паника “падения на дно”.

(3) Если друзья и врачи опекают его, он может быть зависимым от их помощи и сохранять неустойчивое равновесие— пока не продемонстрирует, что эта система отношений не работает, и снова не “упадет на дно”, но еще более глубокое. В этом случае, как и во всех кибернетических системах, знак (плюс или минус), который имеет эффект любого вмешательства в систему, является функцией времени.

(4) Наконец, явление падения на дно комплексно связано с феноменом “двойного послания” (Bateson, 1956). Билл У. рассказывает, что сам он “упал на дно”, когда в 1939 году доктор Уильям Д.Силкворт (William D.Silkworth) поставил ему диагноз “безнадежный алкоголизм”. Это событие считается началом истории АА (Alcoholics…, 1957). Доктор Силкворт также “…дал нам инструменты, которыми можно пробить самое закоренелое алкоголическое эго, эти потрясающие фразы, которыми он описал нашу болезнь: «навязчивое состояние ума, заставляющее нас пить, и язва тела, обрекающая нас на сумасшествие и смерть»” (там же). Это и есть “двойное послание”, совершенно правильно обнаруженное в дихотомической эпистемологии алкоголика, противопоставляющей сознание телу. Эти слова влекут его назад и назад до той точки, в которой только непроизвольный сдвиг в глубокой бессознательной эпистемологии — т.е. духовное переживание — может сделать летальный диагноз недействительным.

Теология Анонимных Алкоголиков

Вот некоторые примечательные положения теологии АА.

Кибернетик пошел бы несколько дальше и установил бы, что “Я”, как оно обычно понимается, — это только небольшая часть значительно большей системы, мыслящей, действующей и принимающей решения на основе метода проб и ошибок. Эта система включает все информационные пути, которые в данный момент имеют отношение к данному решению. “Я” — ложное олицетворение незаконно вычлененной части этого значительно большего поля взаимосвязанных процессов. Кибернетик также считает, что двое или более людей, как и вообще любая группа, могут совместно образовывать такую “мыслящую и действующую” систему.

(2) Эта Сила ощущается как личная и интимно связанная с человеком. Это — “Бог, как ты его понимаешь”.

Говоря кибернетически, “мои” отношения с любой большей системой, находящейся вокруг меня и включающей другие вещи и других людей, будут отличаться от “твоих” отношений с некой подобной системой вокруг тебя. Отношение “часть чего-то” по логике неизбежно комплементарно, но смысл фразы “часть чего-то” различен для каждого человека (Это разнообразие стилей интеграции отвечает за тот факт, что одни люди становятся алкоголиками, а другие нет). Это различие становится особенно важным для систем, включающих более одного человека. Система “силы” неизбежно кажется разной с разных точек зрения. Более того, следует ожидать, что, когда такие системы сталкиваются, они распознают друг друга как системы в этом смысле. “Красота” леса, по которому я гуляю, есть продукт моего распознавания как индивидуальных деревьев, так и общей экологии леса как системы. Подобное эстетическое распознавание еще более поразительно при разговоре с другим человеком.

(3) Благотворное отношение с этой Силой открывается через “падение на дно” и “капитуляцию”.

(4) Сопротивляясь этой Силе, люди и особенно алкоголики накликают на себя несчастье.

Материалистический взгляд на “человека” в противопоставлении окружающей среде терпит поражение по мере того, как технологический человек становится способен противостоять все большим системам. Каждая выигранная битва чревата катастрофой. Единица выживания как в этике, так и в эволюции — это не организм и не вид, а самая крупная из систем “силы”, в которых живет существо. Если существо разрушает окружающую среду, оно разрушает само себя.

(5) Однако важно, что Сила не награждает и не наказывает.

У нее нет “власти” в этом смысле. Как говорит Библия: “Все действует сообща для блага тех, кто любит Бога”. И наоборот, против тех, кто не любит. Идея власти в смысле одностороннего контроля чужда АА. Эта организация жестко “демократична” (их слово), и даже их божество связано тем, что можно было бы назвать системным детерминизмом. Схожие ограничения применяются как к отношениям между членом АА и пьяницей, которому он надеется помочь, так и к отношениям между центральным офисом АА и локальными группами.

(6) Первые две “ступени” АА определяют алкогольную зависимость как проявление этой Силы.

(7) Здоровые отношения между человеком и этой Силой являются комплементарными.

Это резко контрастирует с “гордостью” алкоголика, являющейся предикатом симметричных отношений с воображаемым “другим”. Схизмогенез всегда сильнее своих участников.

(8) Качество и содержание отношений каждого человека с этой Силой выражается или отражается в социальной структуре АА.

Секулярный аспект этой системы — ее правление — описывается в “Двенадцати традициях”, которые дополняют “Двенадцать ступеней”, определяющих отношения человека с Силой. Эти два документа соединяются в двенадцатой ступени, причисляющей помощь другим алкоголикам к необходимым духовным упражнениям, без которых вероятен рецидив. Вся эта система является дюркгеймовской религией в том смысле, что отношения между человеком и его социальным окружением параллельны отношениям человека с Богом. “АА — это сила, которая больше любого из нас” (Alcoholics…, 1957).

Итак, можно сказать, что отношения индивида с “Силой” лучше всего определяются словом причастность.

(9) Анонимность.

Следует понять, что в мышлении и теологии АА анонимность значит гораздо больше, чем простая защита членов организации от разглашения и позора. С увеличением славы и успеха этой организации возникло искушение использовать свое членство в ней как положительный актив в общественных связях, политике, образовании и других областях. Соучредитель этой организации Билл У. в ранний период своей жизни сам был жертвой подобного искушения и описал эту ситуацию в своей статье (там же). Во-первых, он замечает, что любое захватывание центра внимания представляло бы личную и духовную опасность для члена организации, который не может себе позволить такого своекорыстия. Кроме того, для организации в целом вовлечение в политику, религиозную полемику и социальное реформаторство было бы фатальным. Он ясно указывает, что ошибки алкоголика исходят из того же источника, что и “силы, которые сегодня рвут мир на части”, но не дело АА спасать мир. Их единственная цель: “…нести послание АА тем больным алкоголизмом, которые этого хотят” (там же). Он заключает, что “анонимность есть величайший символ самопожертвования, который мы знаем”. Двенадцатая из “Двенадцати традиций” заявляет, что “анонимность является духовной основой наших традиций, вечно напоминая нам о необходимости ставить принципы впереди личностей”.

К этому мы можем добавить, что анонимность является также глубоким выражением системных отношений “часть-целое”. Некоторые системные теоретики пошли бы даже дальше, поскольку главное искушение системной теории лежит в овеществлении (reification) теоретических концепций. Анатоль Холт (Anatol Holt) говорил, что хотел бы иметь наклейку на бампер с парадоксальным лозунгом: “Долой существительные!” (Bateson M., 1968).

(10) Молитва.

Использование молитвы в АА подтверждает комплементарность отношений “часть—целое” тем простым способом, что оно требует наличия таких отношений. Требуется такое личностное качество, как смирение, которое фактически проявляется в самом акте молитвы. Если акт молитвы искренний (что не так просто), Бог не может не выполнить просьбу. Это особенно верно для “Бога как ты его понимаешь”. Эта в своем роде прекрасная самоподтверждающаяся тавтология есть именно тот бальзам, который требуется после мук, наступивших с “падением на дно” и причиняемых “двойным посланием”.

Несколько более сложна знаменитая “Молитва о Просветлении”:

Боже, дай нам ясность ума, чтобы принять то, что мы не можем изменить, дай мужество изменить то, что мы можем изменить, и мудрость, чтобы различить их (Этот текст не является оригинальным документом АА, и его автор неизвестен. Встречаются незначительные вариации текста. Я цитирую наиболее симпатичный мне лично вариант из “АА Comes of Age”, 1957).

Если “двойное послание” приносит муки и отчаяние и разрушает личные эпистемологические предпосылки на глубинном уровне, тогда следует, что для исцеления этих ран и взращивания новой эпистемологии будет уместна некая его конверсия. “Двойное послание” ведет к отчаянному выводу: “Альтернативы нет”. “Молитва о Просветлении” явным образом освобождает молящегося от этих приносящих безумие уз.

В этой связи стоит вспомнить, как великий шизофреник Джон Персеваль (John Perceval) заметил перемену в своих “голосах”. В начале психоза они изводили его “противоречивыми командами” (это то, что я называю “двойным посланием”), но позднее, когда они стали предоставлять ему выбор из ясно определенных альтернатив, он стал поправляться (Bateson, 1961).

(11) В одном отношении АА глубоко отличаются от таких естественных ментальных систем, как семья или лес. У АА есть единственная цель: “Нести послание АА тем больным алкоголизмом, которые этого хотят”. Вся организация посвящена максимизации этой цели. В этом отношении АА не сложнее, чем “Дженерал Моторс” или средняя западная страна. Но биологические системы, кроме тех, которые обусловливаются западными идеями (и особенно деньгами), являются многоцелевыми. У леса нет такой единственной переменной, о которой можно было бы сказать, что вся система ориентирована на ее максимизацию, а все остальные переменные второстепенны. Лес ищет оптимум, а не максимум. Его потребности вполне поддаются удовлетворению, а любой избыток становится токсичным.

Таким образом, единственная цель АА направлена вовне и состоит в несоревновательных отношениях с большим миром. Максимизируемой переменной является комплементарность, по своей природе стоящая ближе к “служению”, чем к доминированию.

Эпистемологический статус комплементарной и симметричной предпосылок

Как уже отмечалось, в человеческих взаимоотношениях симметричность и комплементарность могут сложным образом сочетаться. Поэтому уместно спросить, что дает основание приписывать этим принципам настолько фундаментальный характер, что их можно называть “эпистемологическими” даже в естественнонаучном изучении культурных и межличностных предпосылок.

Можно предположить, что ответ зависит от того, что имеется в виду под “фундаментальным” при изучении естественной истории человечества. Складывается впечатление, что это слово имеет два значения.

Во-первых, я называю более фундаментальными те предпосылки, которые более глубоко внедрены в сознание, более “жестко запрограммированы” и менее подвержены переменам. В этом смысле алкогольная гордость, или hubris [“гордыня”—греч.] фундаментальна. Во-вторых, я должен назвать более фундаментальными те психические предпосылки, которые относятся к большим, а не к меньшим системам или гештальтам вселенной. Высказывание “трава зеленая” менее фундаментально, чем высказывание “различные цвета различаются”.

Однако если спросить, что же случается при изменении предпосылок, то становится ясно, что эти два определения “фундаментального” в очень большой степени перекрываются. Если человек достигает или претерпевает перемену глубоко внедренных в его сознание предпосылок, он обязательно обнаружит, что результаты этой перемены распространяются на всю его вселенную. Такие перемены мы вполне можем назвать “эпистемологическими”.

Еще остается вопрос о том, что такое “эпистемологичес-ки правильный” и “эпистемологически неправильный”. Является ли переход от симметричной “гордости” алкоголика к разновидности комплементарности, даваемой в АА, коррекцией его эпистемологии? И всегда ли комплементарность лучше симметричности?

Вполне возможно, что для члена АА комплементарность всегда предпочтительнее симметричности и даже тривиальное соперничество при игре в теннис или шахматы может быть для него опасно. Поверхностный эпизод может затронуть глубоко внедренную симметричную предпосылку. Но это не означает, что игра в теннис или шахматы является эпистемологической ошибкой для всех.

Этические и философские проблемы в действительности касаются только широчайшей вселенной и глубочайших психологических пластов. Если мы глубоко и даже бессознательно верим, что наши отношения с наибольшей из затрагивающих нас систем (“Силой больше нас самих”) симметричны и соревновательны, — вот тогда мы ошибаемся.

Ограничения гипотезы

Вышеприведенный анализ содержит следующие ограничения и импликации.

(1) Я не утверждаю, что все алкоголики действуют на основании описанной здесь логики. Очень возможно, что существуют другие типы алкоголиков и почти наверняка в других культурах алкогольная зависимость развивается по-другому.

(2) Я не утверждаю ни того, что путь АА — единственно правильный способ жить, ни того, что их теология — единственно правильный вывод из эпистемологии кибернетики и теории систем.

(3) Я не утверждаю, что всем трансакциям между человеческими существами следует быть комплементарными, хотя ясно, что отношения между индивидом и большей системой, частью которой он является, неизбежно должны быть такими. Отношения между людьми всегда (я надеюсь) будут комплексными.

(4) Тем не менее я утверждаю, что неалкоголический мир может извлечь много уроков из эпистемологии теории систем и методов АА. Если мы будем продолжать действовать в духе картезианского дуализма “сознание против материи”, то, вероятно, мы будем продолжать воспринимать мир через термины: “Бог против человека”, “элита против народа”, “избранная раса против всех прочих”, “нация против нации”, “человек против окружающей среды”. Сомнительно, чтобы вид, имеющий одновременно и передовую технологию и этот странный взгляд на мир, смог бы выжить.

Сказка, достойная По: миф о Джордже Бейтсоне и его колокольне

Джереми Стерн — независимый ученый и консультант по вопросам образования. Он получил докторскую степень в Принстонском университете.

Через Wiki Commons.

«Эдгар Аллан По: Ужас души» только что открылся в библиотеке и музее Моргана в Нью-Йорке. Выставка является частью более масштабных усилий — особенно после его двухсотлетия 2009 года — реабилитировать По как крупного американского писателя, а не просто рассказчика мрачных и шокирующих историй.Кураторы Моргана особенно подчеркивают заметное влияние По на более поздних, очень уважаемых авторов в Великобритании и Соединенных Штатах. Но в то же время любое исследование По должно касаться его странных и мрачных творений. Время показа шоу, которое откроется всего за несколько недель до Хэллоуина, определенно не случайно.

Мрачная тьма произведений По во многом обязана его собственной психике … но она также сильно зависит от культурных интересов его времени. Романтический акцент на ранней и трагической смерти, ужасах безумия, убийств и извращений — все это отражает очень реальные викторианские увлечения по обе стороны Атлантики.

Одной из наиболее характерных для викторианской эпохи фиксации был страх преждевременного погребения. Его появление у По печально известно, особенно в его истории этого титула, но оно вышло далеко за его пределы. Такие опасения вряд ли были чем-то новым для викторианцев, и в некоторой степени они сохраняются даже сегодня. Но с учетом того, что медицинские знания колеблются между фольклором и наукой, а природа физической смерти далека от понимания, викторианцы, похоже, подняли тревогу на новый уровень.

Рассказы об этом ужасающем, но захватывающем страхе обычно описывают «гробы для побега», которые, как сообщается, продавались в девятнадцатом веке, чтобы позволить тем, кого ошибочно объявили мертвыми, спастись в последний момент.Самым популярным из них, как часто говорят, была дешевая и простая «Колокольня Бейтсона», колокол, установленный на крышке гроба с веревкой, ведущей к руке трупа внутри … так что, если «умерший» внезапно проснется — — перед похоронами, но в крайне нежелательном затруднительном положении — он мог мгновенно и легко вызвать помощь.

Также часто упоминается поразительная история жизни изобретателя Джорджа Бейтсона. В 1852 году он запатентовал колокольню как «Устройство для возрождения жизни Бейтсона». Быстро поднявшись к славе и богатству, он получил ВТО от королевы Виктории в 1859 году.Но, навязчивый страх преждевременного захоронения гложет его собственный разум, он проектирует все более сложные системы сигнализации для своего гроба, наконец настаивая на том, чтобы его семья кремировала его. В 1868 году (по некоторым сведениям перенесенный на 1886 год) он паникует, что его инструкции будут проигнорированы, обливается льняным маслом и сжигает себя.

История Бейтсона, сочащаяся викторианской эпохой и приятно пахнущая мрачными сказками По, много раз появлялась, продолжая появляться в популярных книгах, исторических веб-сайтах и ​​даже в редких новостных статьях.Ранее в этом году он вдохновил на создание отмеченной наградами графической новеллы.

Есть только одна проблема. Джорджа Бейтсона и его колокольни никогда не существовало.

Откуда же тогда взялась эта история и почему она получила такое широкое признание? История впервые появляется в искусно созданном псевдоисторическом романе Майкла Крайтона 1975 года « The Great Train Robbery ». Крайтон преуспел в соединении реальности и фантазии под псевдодокументальной оболочкой. (В своем классическом произведении Andromeda Strain 1969 года он даже добавил четыре страницы вымышленных цитат к правдоподобным техническим книгам и статьям, на которых якобы был основан его отчет.В картине « Великое ограбление поезда » в его картине Британии 1850-х годов безупречно сочетаются подлинные отрывки из исторической справки, сильно вымышленный факт (роман очень слабо основан на реальном ограблении 1855 года) и явное изобретение.

Часто далеко не очевидно, какие истории являются историческими, а какие — правдоподобными выдумками Крайтона. Длинные отступления Крайтона о Хрустальном дворце, атаке легкой бригады или реакции Великобритании на восстание в Индии, например, в значительной степени основаны на фактах.Однако другие анекдоты, представленные с такой же достоверностью деталей и социальным колоритом, — нет. Например: когда Крайтону нужна причина для внезапного повышения безопасности железных дорог, он изобретает эксцентричного джентльмена, «сэра Джона Олдерстона», который инсценирует ограбление, чтобы не передать драгоценный ящик вина, проигранный ненавистному сопернику в пари. В длинном, богато подробном отступлении от «Олдерстона» даже цитируются восемь абзацев из предполагаемой биографии этого человека 1914 года. Но все это чистая выдумка, придуманная для нужного поворота сюжета.

Схема воров романа по обходу новых мер безопасности сосредоточена, в свою очередь, на «Колокольне Бейтсона». (Один вор спрятан в гробу, направляясь к охраняемому багажному фургону; внезапный звон колокольни создает замешательство и отвлекает от серьезного поиска гроба.) В другом «историческом» отступлении Крайтон излагает удивительную историю самого Бейтсона — от патента и популярности (включая достоверно подробные цитаты из предполагаемой рекламы Колокольни) до ВТО, окончательного безумия и самосожжения.

Когда я впервые прочитал роман много лет назад, я задумался об истории Бейтсона. Преждевременное захоронение было настоящей и известной викторианской тревогой, и уровень детализации казался убедительным. Но то же самое сделали и две страницы, цитируемые из несуществующей биографии явно вымышленного «сэра Джона Олдерстона». Каким-то образом вся эта история казалась просто или совершенно викторианской, чтобы в нее можно было поверить.

В поисках подтверждения я не нашел записи о Бейтсоне в исчерпывающем словаре национальной биографии — странно для человека с таким предполагаемым богатством и известностью.Я нашел его в книгах о странностях викторианской культуры … но ни разу без ссылок на первоисточники. По мере того, как Интернет процветал, сказки стали появляться на исторических сайтах — но снова без цитат.

Что еще более тревожно, ни один аккаунт — ни опубликованный, ни онлайн — никогда не предлагал какой-либо информации , которая дополняла бы рассказ Крайтона или чем-то отличалась от него. Рассказы Бейтсона всегда перекликаются с Крайтоном с поразительной близостью … вплоть до конкретного использования льняного масла в его последнем самосожжении.Рекламы Бейтсона для Колокольни часто цитируются в таких отчетах … но цитаты всегда такие же, как у Крайтона: никто никогда не цитирует отрывок, который не цитировал Крайтон. Никто никогда не воспроизводит оригинальную рекламу якобы популярной колокольни. Никто никогда не цитирует и не воспроизводит оригинальное газетное сообщение о самоубийстве Бейтсона, достойное новостей, или некролог.

Несколько онлайн-скептиков также отметили эти проблемы. Некоторые, более знакомые с британской системой наград, чем я, указали на еще одну фатальную проблему со счетом Крайтона.Согласно подробному описанию Бейтсона в романе, он получил ВТО от королевы Виктории в 1859 году. Но ВТО был учрежден королем Георгом V … в 1917 году.

История была ложной. Смешение истории и беллетристики Крайтоном стерло грань между ними, и многие ошиблись в саге о Бейтсоне.

Тогда возник вопрос: почему так много людей попали в эту ловушку? История Крайтона соблазнительно правдоподобна и прекрасно передает викторианские страхи, увековеченные По и другими современниками.Но ведь люди, занимающиеся исследованиями — даже сенсационными книгами и популярными веб-сайтами — обычно не смотрят на современные романы как на исторические источники?

Наконец, ответ пришел, когда я недавно наткнулся на книгу Яна Бондесона 2001 года « Похоронены заживо: Ужасающая история нашего первобытного страха» , , которая включает в себя историю Бейтсона. Опять же, все детали совпадают с данными Крайтона — без различий, без дополнительной информации. Но в отличие от большинства подобных книг, книга Бондесона основана на серьезных исследованиях и содержит примечания.

Бондесон ссылается на два источника сказки Бейтсона. Первый — это роман Крайтона, который сам по себе не обнадеживает: художественное произведение, безусловно, не следует делать сносками, как если бы оно было историческим произведением. Но вторая цитата — Л.Г. Статья Стивенсона 1975 года «Приостановленная анимация» в престижном бюллетене по истории медицины (том 49, 482-511). Появление сказки в таком журнале во многом объясняет ее широкое и часто безоговорочное признание.

Проследив за статьей Стивенсона, я действительно нашел историю Бейтсона… опять же, где каждая деталь соответствует рассказу Крайтона, включая исторически невозможный ВТО. Как и в книге Бондесона, в академической статье Стивенсона есть ссылки. Сноска указывает на недавно опубликованный роман Крайтона — и ни на что другое. В своей заметке Стивенсон упоминает «много кратких описаний … подлинного страха преждевременного погребения, который был так широко распространен в викторианском обществе», но выделяет «недавний и несколько неожиданный» пример в «романе, опубликованном в 1975 году доктором Дж.Майкл Крайтон ». (Крайтон, конечно, был врачом, а не историком.) В заметке Стивенсона даже дословно цитируется абзац Крайтона о безумии и самоубийстве Бейтсона, тщательно цитируя весь отчет «Крайтон, The Great Train Robbery (New York: Knopf, 1975), стр. 191-94 ».

Стивенсон в ходе серьезного академического исследования попал в ловушку. Он воспринял подробный и достоверный рассказ Крайтона, связанный с очень реальным викторианским заблуждением, как факт — и не стал спрашивать больше.Поступая таким образом, он дал полностью выдуманной истории респектабельную родословную из вторичного источника, позволяя другим цитировать и распространять ее … без проверки наличия первоисточника, лежащего в основе повествования.

Ошибка во вторичном источнике может легко быть перенесена в другие, а оттуда в третьи, приняв жизнь как академически приемлемую «истину» — даже если за ней не скрывается ничего, кроме убедительного вымысла. То же самое может случиться — и гораздо легче — с ошибочной транскрипцией, неправильной атрибуцией или другой ошибкой историка.Это поучительная история. Невозможно предположить, что что-то правда, только потому, что вы видели это в печати.

Бейтсон похож на одержимо боязливого главного героя «Преждевременного захоронения» По — и он был не более реальным, чем творение По. Чтобы добавить иронии: даже несмотря на то, что многие приняли сказку Бейтсона за чистую монету, небольшая шутка Крайтона все время швыряла нам глаза. Ведь вымышленный мистер Бейтсон из вымышленной Колокольни Бейтсона умер в припадке безумия. Очевидно, на его колокольне было летучих мышей.

Грегори Бейтсон изменил наше отношение к изменению самих себя

Бывают моменты, когда дилемма, которая кажется агонией в подростковом возрасте, может не только обеспечить основу для престижной карьеры, но и привести к глубокому сдвигу в мире идей. Таким образом, затруднительное положение, с которым столкнулся 17-летний Грегори Бейтсон после самоубийства своего брата в 1922 году, оказывается чрезвычайно актуальным для нас сегодня, поскольку в конечном итоге привело его к революции в изучении антропологии, к внедрению теории коммуникации в науку. психоанализ (тем самым подрывая фрейдистскую модель), изобрел концепцию «двойной связи» и выступил с одним из первых последовательных, научно и философски аргументированных призывов к целостному подходу к мировому экологическому кризису.Стремясь объединить работу Бейтсона в одну основную концепцию, можно сказать, что, прежде всего, он предложил сдвиг парадигмы в том, как мы думаем о себе как о целеустремленных акторах, принимающих решения в мире.

Родившийся в 1904 году, Грегори был назван в честь Грегора Менделя, монаха и ботаника, открывшего путь к пониманию того, как наследственные черты передаются от одного поколения к другому. Отец Грегори, Уильям Бейтсон, отстаивал теории Менделя в Англии, вовлекая себя в годы ожесточенной полемики о природе эволюционного процесса и придумав при этом слово «генетика».

Итак, это была семья ученых. Жена Уильяма Беатрис работала с ним над его исследованиями, а его отец был академиком. Старший брат Грегори, Джон, изучал биологию в Кембриджском университете, когда его призвали воевать в Первую мировую войну и убили в 1918 году. Другой его брат Мартин также отправился в Кембридж, чтобы изучать зоологию. Грегори, который был примерно на пять лет моложе, должен был поступить так же, как и его тезка; высокое достижение в семье Бейтсонов было единственным оправданием для жизни.

И все же его отец настаивал на том, что величайшим достижением из всех было искусство. Искусство было возвышенным, наука — второстепенным. Его отец коллекционировал произведения искусства, в частности работы провидца Уильяма Блейка, чья оригинальная акварель « Сатана, ликующий над Евой » (1795) висела на стене в гостиной. И он связывал особый гений художника с идеей генетического скачка, вида эволюционного изменения, которое может поднять расу на более высокий уровень развития. Просто он не верил, что его семья может так высоко целиться.

Учитывая эти противоречивые послания — вы должны достичь, но вы не способны на высшее достижение — вероятно, что один из трех сыновей стал художником. Воинствующий и эксгибиционист, как и его отец, тоже разъяренный британским истеблишментом, который поддержал войну, убившую его брата, Мартин отказался от науки в пользу поэзии и театра. Его отец выступил против него. Эти двое спорили и дрались. В конце концов, увлеченный молодой женщиной, которая не ответила ему взаимностью, Мартин выбрал день рождения своего умершего брата, чтобы пойти к статуе Эроса на площади Пикадилли и выстрелить себе в голову.Ему было 22.

Грегори, до сих пор считавшийся пустышкой в ​​семье, теперь оказался обремененным огромными ожиданиями своих родителей. На следующий же день после самоубийства Мартина его отец написал мальчику в интернате, чтобы напомнить ему, что только «великая работа» делает жизнь стоящей, но, опять же, «искусство едва ли доступно таким людям, как мы». Смерть Мартина доказала это. «Сосредоточьте свой ум на каком-нибудь безличном определенном интересе», — сказала ему его мать в отдельном письме.

Грегори собирался поступать в университет: конечно, в Кембридж. «Я остался с чем-то вроде сумки, — размышлял он позже, — защищая этих людей, как будто они сделаны из стекла». Его родители настаивали на том, чтобы он изучал зоологию; они казались напуганными всего своенравного, психологического, нестабильного. Тем не менее, для Бейтсона единственным достойным объектом изучения казалось человеческое поведение, сложные обстоятельства — война, британские академические круги, его семейное прошлое — породили драму, которую он пережил.В конечном итоге он использовал инструменты наблюдения и анализа, которым научил его отец, внимание зоолога к формированию паттернов и морфологии, чтобы привнести свежий подход к изучению поведения в группах и, прежде всего, того, как люди общаются и взаимодействуют между собой. группы. Перечитывая две его великие работы, Naven (1936) и Steps to an Ecology of Mind (1972), становится очевидно, что его влияние в различных областях было огромным; Кроме того, послание, которое он в конечном итоге сформулировал в 1960-х и 1970-х годах, остается актуальным как никогда.

А точнее сообщения. Выросший в мире, где каждому слишком четко говорили, что делать, Бейтсон скрупулезно избегал жестких указаний. Краткое изложение выводов, к которым он пришел в конце своей карьеры, может выглядеть следующим образом: и общество, и окружающая среда глубоко больны, искажены и опустошены одержимостью Запада контролем и властью, мышление, которое стало еще более разрушительным благодаря достижениям в технологиях. . Однако любая попытка исправить ситуацию с помощью большего вмешательства и большего количества технологий может быть только еще одним проявлением той же ошибочности.

Это может показаться рецептом пораженчества и неподвижности. Но Бейтсон был очень хитрым. Он утверждал, что противоречивые императивы, парадоксы и безвыигрышные ситуации вполне могут свести нас с ума, но они также порождают творчество и даже искусство. Столкнувшись с невозможным выбором — «коаном», как его называют дзен-буддисты, вы будете вынуждены революционизировать свой образ мышления, чтобы двигаться дальше. Бейтсон надеялся, что вместо того, чтобы предлагать технические решения мировых проблем, он может вдохновить нас задуматься о том, как изменить себя.Ведь «основные проблемы в мире, — писал он, — являются результатом разницы между тем, как устроена природа, и тем, как люди думают».

Процесс самопреобразования Бейтсона начался с письма отцу в 1925 году. Годом ранее его родители убедили его разорвать помолвку со швейцаркой. Она не была англичанкой, она не была ученым, следовательно, она была не права. Отправленный в качестве компенсации на Галапагосские острова, чтобы повторить полевые исследования, которые Чарльз Дарвин провел столетие назад, Бейтсон обнаружил, что жители гораздо более интересны, чем фауна.Умоляя отца не быть «ужасно разочарованным», он написал ему, что ему нужно «порвать с обычной безличной наукой». Он будет изучать людей, антропологию.

Десять лет спустя, на первой странице Naven , он заметил, что, хотя художник мог передать весь эмоциональный тон или этос общества на нескольких страницах, антропологи ограничились механикой его организации. Но он будет стремиться связать организацию и дух. Как ученый, он вторгнется на территорию искусства; или заниматься наукой, как художник.Таким образом, Бейтсон, отвечая на противоречивые взгляды своих родителей, оказался у истоков движения, которое поставило под сомнение ограничения традиционного научного подхода, в частности, представление о том, что научный наблюдатель полностью отделен от объектов своего исследования. Но такое мышление укоренилось в западной цивилизации. «Бывают времена, — саркастически заметил он, — когда я ловлю себя на мысли, что есть что-то, что отделено от чего-то еще».

Naven получил свое название от серии причудливых ритуалов, выполняемых народом ятмулы в Новой Гвинее, которые несколько лет сбивали Бейтсона с толку.Он отправился в южную часть Тихого океана в 1927 году с намерением исследовать взаимосвязь между индивидуальностью и культурой, стремясь подорвать господствующую британскую антропологическую модель того времени, сформулированную Альфредом Рэдклифф-Брауном, которая рассматривала человеческие общества во многом как биологические организмы с поведение отдельных частей полностью объяснимо с точки зрения потребностей целого. Бейтсон находил этот жесткий детерминизм угнетающим и неубедительным, отчасти потому, что он не объяснял конфликты между людьми, а также потому, что игнорировал сферу эстетики.

Противоположные модели поведения способствовали обострению конкуренции между мужчинами и женщинами

Однако, оказавшись среди местных племен, он понятия не имел, что наблюдать и как действовать. Другие антропологи разработали сложные анкеты и агрессивные методы допроса, но Бейтсон ужасался всякого вмешательства в жизнь других людей и считал, что анкеты подразумевают, что человек уже знает, в чем заключаются важные вопросы. В 1929 году он поселился на реке Сепик в одиночестве с ятмулами, людьми, которые только недавно отказались от каннибализма и продолжали приписывать все, что шло не так, «отсутствию убийств», формируя всю свою культуру на «постоянном акценте на захватывающий ».Бейтсон вскоре понял, что воинственная атмосфера в племени меняет его личность. Он стал «грубее в своих методах». Тем не менее, только в 1932 году он, наконец, совершил прорыв.

Бейтсон наблюдал радикально различающееся поведение мужчин и женщин ятмулов. Чем больше мужчины проявляли эксгибиционизм и хвастовство, тем больше женщины становились тихими и задумчивыми, наблюдая за ними. Он понял, что противоположные модели поведения стимулировали друг друга или создавали контекст для друг друга, поощряя динамику эскалации конкуренции между мужчинами, чтобы произвести впечатление на женщин, и растущую дифференциацию между мужчинами и женщинами, поскольку последние погружались в восхищающую пассивность, которая иногда граничит с кататоническим.

Потенциально нестабильный характер этого процесса, который он называл схизмогенезом — взаимодействием, порождающим различия между людьми, — затем позволил ему приписать функцию странным ритуалам Навенов, в которых женщины одевались в мужскую одежду и взволнованно, если ненадолго, перенимают традиционное мужское поведение, в то время как мужчины одеваются в женскую одежду и изображают себя униженными и пассивными, даже подвергаясь симуляции анального изнасилования.

Бейтсон выдвинул гипотезу, что общество ятмулов действует как самокорректирующаяся система.Человек был свободен занять определенную позицию в рамках группового этоса и привнести в него новизну, но любое поведение, которое серьезно угрожало продолжению целого — например, когда кто-то нарушал табу или неоднократно нарушал правила, регулирующие сексуальное поведение, — будет противостоять традиционным ритуалам и реакциям.

Более провокационно он рассуждал о том, что задачи, которые общество требует от людей, обусловливают их когнитивные способности. Мужчины-ятмулы могли помнить огромное количество имен предков и связанных с ними мифов; такое знание гарантировало обладание тотемными силами, владение которым оспаривают соперничающие кланы, претендующие на высшие знания.Однако произнесение мифов вслух означало рассеивание их власти, поэтому в конкурентных дебатах между кланами по поводу владения именами оппонентам бросали вызов конкретные детали мифов, но без раскрытия более широких историй. Бейтсон заметил, что это была ситуация, совершенно чуждая «механическому запоминанию», используемому на Западе, и требующая исключительных способностей к запоминанию. Он продолжал размышлять над тем, что делает нас такими, какие мы есть, не то, что мы изучаем , а способ, которым мы научились учиться.Это объясняло, почему можно было представить, что люди из других культур были менее умными: вопрос заключался в том, чтобы наши культуры учили нас развивать различные виды интеллекта.

В декабре 1932 года антропологи Маргарет Мид и ее муж Рео Форчун наткнулись на Бейтсона в деревне Ятмул в Канканамуне, и в течение нескольких месяцев все трое работали вместе. Это была встреча двух разных подходов к антропологии. Мид учился у Франца Боаса в Нью-Йорке, который рассматривал общество не как органический механизм, а как коллективно-шаблонную психологию, развивающуюся исторически.Это стимулировало целенаправленное использование антропологических исследований в политических целях, и на самом деле Мид уже была известна тем, что использовала свои исследования для пропаганды свободных взглядов на сексуальность и роль женщин в обществе. Позже ее обвинят в использовании агрессивной исследовательской тактики, чтобы найти то, что она хотела найти, независимо от реальной ситуации.

В любом случае, она и более осторожный Бейтсон дополняли друг друга, и трое начали использовать его теории не только для понимания ятмулов, но и как способ познать самих себя и то, как каждый из них вписывается в свою группу.«Мы… видели мир глазами, которые казались свежими на каждое малейшее действие и жест», — писала Мид; «Казалось, что все наши друзья стали более понятными для нас».

Но Форчун не был так впечатлен, чувствуя, что схемы поведения, разработанные Бейтсоном — основа для того, что сейчас называется теорией позиционирования — использовались, чтобы изолировать его; Фактически, период совместной жизни троицы закончился тем, что Мид покинула Fortune и вышла замуж за Бейтсона в Сингапуре в 1936 году. Своей теперь овдовевшей матери Бейтсон объяснил, что это был брак по расчету, поскольку он и Мид будут проводить полевые исследования в отдаленной деревне в Бали; наука по-прежнему оставалась приоритетом.Когда Мид прибыл на свадьбу в новом шелковом нижнем белье, Бейтсон использовал его, чтобы обернуть линзы своих фотоаппаратов.

На самом деле новинкой балийского проекта стала фотография. Впервые этнографическое исследование будет проводиться в основном с помощью фильмов. Опять же, это был способ установить принцип взаимосвязанности. Во введении к книге Balinese Character: A Photographic Analysis (1942) Бейтсон и Мид объясняют, что:

Мы пытаемся новый метод определения нематериальных отношений между различными типами культурно стандартизованного поведения путем размещения рядом взаимно релевантных фотографий.Части поведения, разделенные пространственно и контекстуально — танцовщица транса, которую несут в процессии, мужчина, смотрящий на самолет, слуга, приветствующий своего хозяина в пьесе, изображение сновидения — все может иметь отношение к одному обсуждению; через них может проходить та же эмоциональная нить.

И эта, и Naven — необычные книги для их постоянного движения вперед и назад от конкретного частного к обобщенному абстрактному; аспекты поведения тщательно наблюдаются, затем экстраполируется общая теория, но сразу же Бейтсон возвращается к конкретному, чтобы признать, что многое еще не объяснено.Все его произведения характеризовались колебаниями между грандиозными амбициями, которым аплодировал бы его отец, и обезоруживающим самоуничижением. Осознание того, что более широкая картина остается неуловимой, служило предостережением против любого «корректирующего» вмешательства, основанного на его работе.

Гонка вооружений, приведшая к войне, была крупномасштабным схизмогенезом, без корректирующей обратной связи

Всегда одержим одними и теми же вопросами, прежде всего тем способом, которым казалось, что мир природы удерживается вместе и взаимно уравновешивается узорами — так, чтобы жилки на листе можно было с пользой сравнить с чешуей рыбы или орбитами планеты или племенной танец — Бейтсон никогда не повторял себя.Он чувствовал, что подход к его главному интересу с разных сторон приведет к более глубокому пониманию, большему вниманию к принципам, а не поверхностным явлениям. В результате его будут считать предшественником движения конца 20-го века к междисциплинарным исследованиям и холизму. Разрыв с Мид в 1948 году из-за того, что он нашел ее слишком контролирующей и агрессивной, слишком целеустремленной, он бросился в теорию информации, кибернетику и, что особенно важно, в психотерапию.

Война побудила ученых задуматься о том, как механизмы — например, зенитно-ракетные системы — могут самокорректироваться, постоянно используя обратную связь для корректировки своей деятельности для достижения желаемого результата.Бейтсон ухватился за эту «кибернетическую» модель, чтобы конкретизировать свою собственную интуицию относительно функционирования и сбоев в работе обществ, семей и отдельных лиц. Например, гонка вооружений, приведшая к войне, представляла собой неконтролируемый схизмогенез в широком масштабе, без корректирующей обратной связи. Точно так же молодой человек, застрелившийся на Пикадилли из-за семейных ссор и безответной любви, можно рассматривать как случай неудачной саморегуляции. Это был подход, который отказывался от исторических объяснений или фрейдистского акцента на детских травмах, рассматривая весь опыт как системное взаимодействие, хотя и на разных уровнях.

Но если общества и индивиды действительно были самокорректирующимися системами, почему бы не пройти соответствующую обратную связь? Как могла случиться катастрофа? Рассматривая недавние исследования различия между цифровой и аналоговой информацией, Бейтсон решил, что с человеческой точки зрения это можно сравнить с языком, с одной стороны, где слова не имеют реального отношения к вещам, к которым они относятся, а физический жест или тон голоса на другой, который имеет иную реальность.Что бы произошло, если бы контекст, который тело создает вокруг языковой коммуникации, не соответствовал бы словам, если бы кто-то сказал одно, но, казалось, имел в виду другое?

В 1953 году Бейтсон принял грант на исследования для создания проекта, который в конечном итоге будет базироваться в Фонде медицинских исследований Пало-Альто в Калифорнии. На 10 лет он погрузился в суровые реалии психиатрической медицины, возглавляя группу исследователей, ищущих новую модель лечения психических заболеваний, что могло бы предложить альтернативу фрейдистскому подходу, который часто приводил к длительным и безрезультатным периодам лечения. психоанализ вряд ли будет приемлемым для многих больных.Если, как рассуждали спонсоры Бейтсона, психиатрические симптомы можно было бы объяснить неисправной системой коммуникации — способом, которым семьи разговаривают друг с другом — возможно, довольно простые вмешательства могли бы иметь терапевтический эффект. Это было началом перехода к когнитивно-поведенческой психотерапии и показателем того, что Бейтсон все еще думал о деструктивных аспектах своей собственной семьи. Верный традициям своей семьи, он снова женился на работе, на этот раз со своей секретаршей Бетти Самнер.

Бейтсон работал с шизофрениками, которые часто не понимают контекст, в котором следует понимать сообщение. Обычный вопрос официантки — «Чем я могу вам помочь?» — можно понять как предложение сексуального характера. Или получение сообщения о том, что блюдо в меню недоступно, может быть контекстуализировано как часть тщательно продуманного международного заговора. Вместо того, чтобы искать причину этого нарушения в травмированной психике или в органической дисфункции мозга, Бейтсон предположил, что шизофреник «научился» жить во вселенной, где последовательность событий такова, что его нетрадиционные коммуникативные привычки будут быть в каком-то смысле уместным ».То есть его «беспорядок» является частью более крупной системы. Действительно, теперь Бейтсон начал думать, что болезнь сама по себе может быть способом самокоррекции большой социальной системы; семья может продолжаться как , потому что один ребенок болеет. «Система» на индивидуальном уровне приносится в жертву ради сохранения системы на уровне семьи или общества.

Но что это за «последовательность событий» и система, которую они подразумевают? Бейтсон представляет ребенка, который с рождения получает противоречивые послания от человека, наиболее вовлеченного в его заботу.В «К теории шизофрении» (1956) он предлагает отчет о молодом человеке, выздоравливающем от острого приступа шизофрении, который посетила его мать в больнице:

Он был рад ее видеть и импульсивно обнял ее за плечи, после чего она застыла. Он убрал руку, и она спросила: «Разве ты меня больше не любишь?» Он покраснел, и она сказала: «Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств». Пациентка смогла остаться. с ней еще несколько минут, а после ее ухода он напал на помощника …

За примером следует анализ на двух страницах, в котором Бейтсон наблюдает, как мать отвергает привязанность, требует привязанности, а затем критикует своего сына за сдержанность, которую она сама поощряла.В конечном итоге, предполагает Бейтсон, пациентка сталкивается с дилеммой: « Если я сохраню связь с матерью, я не должен показывать ей, что люблю ее, но если я не покажу ей, что люблю ее, я проиграю ». ее. ‘

Все членов семьи, включая пациента, играли равную роль в системе связи, которая привела к болезни

Вырасти в условиях такой дилеммы, или «двойной привязки», как назвал ее Бейтсон, с большой вероятностью вызвало бы структурную травму, как если бы разум постоянно подвергался разнообразным головоломкам: «Все утверждения на этой странице ложны.В конце концов, ребенок начнет вести себя соответствующим образом, разделяя вербальное и невербальное общение, буквальный и метафорический уровни. Это объясняет, почему беседа с шизофреником характеризуется серией несвоевременных разговоров, таких, что «нормальный» участник диалога часто подозревает, что над ним или с ней высмеивают.

Теория двойной связи Бейтсона изначально была воспринята как крупный прорыв, побудив его коллег распространить свою терапию на целые семьи в попытке изменить паттерны общения между ними, тем самым освободив шизофреника от его «подходящей» реакции.Люди были чрезвычайно взволнованы тем, что решение этой загадочной психической болезни могло быть под рукой. Это было началом семейной терапии, какой мы ее знаем сегодня. Однако такой подход также вызвал сопротивление тех, кто считал, что модель несправедливо обвинила родителей или мать в заболевании шизофреником, в то время как на самом деле болезнь, по их утверждениям, была вызвана физическим расстройством мозга.

Обычно Бейтсон отмежевался как от энтузиастов, так и от недоброжелателей.Он сказал своим коллегам, что навязывание «решения» семье извне как проявление власти может привести только к вреду; его собственный подход заключался в том, чтобы просто установить более здоровый вид общения с пациентом, возможно, вместе играя в гольф. Но те, кто обвинял его в обвинении, были так же наивны, подумал он. Они предполагали, что родитель имеет одностороннюю власть над ребенком; скорее, всех членов семьи, включая пациента, играли равную роль в системе общения, которая привела к болезни.На одно обвинение в том, что он не относился серьезно к органическому аспекту болезни, Бейтсон ответил:

Я признаю, что шизофрения — это в такой же степени «болезнь» «мозга», как и «болезнь» «семьи», если доктор Стивенс признает, что юмор и религия, искусство и поэзия — тоже болезни мозга. или семьи, или обоих.

Это всегда был его стиль — довести дискуссию до более широкой картины, делая любое поспешное вмешательство гротескным. В лекции «Форма, сущность и различие» (1970) он предполагает, что за этими дебатами кроется ключевая ошибка западного мышления:

Если вы поместите Бога вовне и установите его по сравнению с его творением, и если у вас будет идея, что вы созданы по его образу, вы логически и естественно увидите себя вне и против вещей вокруг вас.

Итак, все отношения, включая отношения ученого с объектом его исследования, превратились в отношения власти. Бейтсон считал, что более ранние представления о множестве взаимодействующих божеств, имманентных естественному миру, были намного ближе к нашему опыту в реальном мире.

Вместе с Бетти и их сыном Джоном Бейтсон жил в доме, полном животных: аллигаторов, броненосцев, змей, пауков. В конце концов Бетти ушла от него, потому что Бейтсон был «чрезмерно опекун» по отношению к ней. Обеспокоенный растущими противоречиями вокруг двойной привязки и семейной терапии, Бейтсон переключился на изучение общения у осьминогов и, в конечном итоге, у дельфинов.Играли ли такие животные? Если да, то как один осьминог мог контекстуализировать сообщение, чтобы другой знал, что определенный жест предназначен для игры, а не на самом деле? В 1961 году он снова женился на ком-то, кто помог ему в его исследованиях. Социальный работник-психиатр Лоис Каммак помогла Бейтсону собрать осьминогов и держать их в своем доме. Позже она заметила, что в соответствии с идеалом, который он унаследовал от своей семьи, Бейтсон считал все время, проведенное вне работы, потраченным впустую; он оставался одержимым достижением.

В течение 1970-х и 1980-х годов в необычайно творческой серии конференций, статей и эссе, собранных в книге Steps to an Ecology of Mind , Бейтсон призывал людей пересмотреть свой собственный способ обучения и мышления. Например, размышляя о картине с Бали, он предполагает, что природа искусства, в частности его характерная двусмысленность и изобилие возможных значений, заключается в том, чтобы привлечь нас к состоянию созерцания, а не действия; мир кажется слишком сложным для понимания или контроля, поэтому искусство предлагает функцию «самокоррекции» в обществе, склонном к вмешательству.

Но, пожалуй, наиболее характерным из его поздних эссе является «Кибернетика самости: теория алкоголизма» (1971). Почему, спросил Бейтсон, некоторых алкоголиков «вылечили» Анонимные алкоголики (АА), предписав больному признать, что он или она «бессильны» перед лицом алкоголя?

Бейтсон начинает свой ответ с наблюдения, что во многих странах употребление алкоголя происходит в духе соревнования, симметричного схизмогенеза, если хотите, поскольку пьющие пытаются превзойти друг друга, каждый ценит способность выпить свою порцию.Таким образом, пребывание в трезвом состоянии понимается как выражение власти над собой и миром, подход, который подразумевает картезийский дуализм разума и материи: моя сила воли против бутылки.

Каждый раз, когда алкоголик напивается, семья и друзья приглашают его проявить больше самообладания. Он бросает пить на некоторое время, но это приводит к потере гордости — он тот, кто не может выпить, поэтому в определенный момент он пытается продемонстрировать свой контроль и восстановить свою гордость, выпив совсем немного.Возвращение к алкоголю — это попытка исправить неявный аспект трезвого состояния — его слабость, — которую алкоголик, учитывая общий социальный этос, считает неприемлемым.

Алкоголик попадает в кризисную ситуацию, когда жить в трезвом состоянии — жалко, а пить — самоубийственно.

Однако немедленный эффект алкоголя, побуждающий пьющего отказаться от самоконтроля и плыть по течению, фактически исправляет опасное представление о том, что человек отделен и противостоит миру.Вначале это терапевтическое средство; пьющий сразу же чувствует себя более интегрированным и расслабленным, даже лучше. За исключением, конечно, того, что затем он начинает слишком много пить, что приводит к дальнейшему унижению и дальнейшим запретам на проявление самообладания.

Колебаясь между безудержным перееданием и жесткой трезвостью, алкоголик в конце концов попадает в кризисную ситуацию, когда жить в трезвом состоянии крайне невыносимо, а пить — самоубийственно. У нас есть двойная привязка, или коан. В этой точке полного тупика и отчаяния наставления АА предлагают решение, шанс двигаться дальше путем полного пересмотра мышления алкоголика.Он признает, что у него нет контроля и нет силы. Он даже отказывается от своего имени и, следовательно, от личной гордости за анонимность группы, и делает своим главным приоритетом помощь другим в его затруднительном положении. Этот шаг, наконец, делает трезвое состояние приемлемым, а идею «бросить вызов» бутылке — немыслимой. Вместо того, чтобы менять мир, он учится приспосабливаться.

Заключительные слова статьи Бейтсона предполагают, что, помимо вопроса об алкоголизме, его эссе является более общим призывом к изменениям:

Если мы продолжим действовать в терминах картезианского дуализма разума и материи, мы, вероятно, также продолжим смотреть на мир в терминах Бога и человека; элита против людей; выбранная раса по сравнению с другими; нация против нации; и человек против окружающей среды.Сомнительно, сможет ли вид, обладающий передовыми технологиями и таким странным взглядом на свой мир, выжить.

В интервью своего биографа Дэвида Липсета в 1972 году Бейтсон был еще более резким. Максимум, что можно было сделать для мира, «это научная работа, которая могла бы примирить западные люди со смертью», окончательную сдачу контроля. Это было отношение, которое привлекло его к буддизму в последние годы его жизни и сделало его чрезвычайно популярным среди альтернативных групп всех видов.Тем не менее Бейтсон с подозрением относился к популярности и всегда настаивал на строгом научном подходе, несмотря на то, что обсуждаемые вопросы неуловимы.

В 1975 году психолог Р. Д. Лэнг, поклонник Бейтсона, был удивлен тем, что, несмотря на его скептицизм, возраст и очевидную усталость, он, тем не менее, продолжал ездить на конференции по всему миру. Однажды вечером за ужином, вспоминает Лэнг: